И нынче занималось доброе лето, травостой был густой и сильный. По разговорам, каждому не терпелось дорваться до пиканов. Мальчишки, как всегда, таскали их из ближних лесочков — да ведь это только на понюшку!

Нюра скатала в жгутик тонкий и емкий холщовый мешочек.

— Мама, ты куда-а-а? — насупился сын.

— К правлению схожу покуда, — как можно спокойнее сказала Нюра, боясь, что сынишка будет проситься в лес.

— Да-а-а, ты уедешь!

— Так там же никого из маленьких не будет!

— Да я не хочу с тобой! Чтобы — ты со мной!

— Это куда же?

— На пруд. К деду. Рыбу удить. Уху варить.

— Чего же ты прохлаждаешься?

— Дед велел, чтобы мы с тобой вместе пришли…

— А пиканов кто принесет нам?

Сын тяжело вздохнул и совсем по-взрослому сказал:

— Ладно нето. Только ты мне дудок принеси. Много.

— Хорошо, хорошо! Мно-о-ого будет!

2

На завалинке у правления уже дымили мужики.

На крыльце стоял Иван Михайлович и, откинувшись назад, по-птичьи бросая голову с плеча на плечо, прибивал на дверь яркий плакат. Худые лопатки его двигались под гимнастеркой, стираной-перестиранной, в которой от защитного цвета осталось самое смутное воспоминание, и разве что еще на одну стирку.

Мужики заводили Саввушку.

— Саввушка, а, Саввушка! — слышался чей-то звонкий от подавляемого смеха голос. — Говорят, у тебя самогонишко частенько водится!

— Говорят, наверное. Если не сам это сейчас выдумал, — спокойно ответил Саввушка.

Все рассмеялись.

— Так, может, разжиться у тебя можно? Ради праздничка!

— Ради праздничка мне ругаться с тобой неохота, а то бы я тебе точный адрес указал. Всего из двух слов.

Совсем развеселились мужики.

Саввушка встал, потуже затянул пустой рукав под ремень, расправил на животе складки ситцевой белой в мелкий черный горошек рубашки. Был он этакий какой-то: не полный, а просто кругленький, росту — не среднего, а средненького, простоволосый, с лысинкой по темени, в хромовых сапогах, брюки напуском.

Все притихли, ожидая от него «отмочки», подались лицами вперед. Но он только покосился на солнышко.

Уже немало народу собралось у правления. Мужчины занимали завалинку по левую сторону крыльца, бабы — по правую. Ясно было, Саввушка встал и вышел на середину, с тем чтобы его видели все — он ничего спроста не делал. Неизвестно, с чего бы он начал свое праздничное чудачество, его упредил тот же нетерпеливый звонкий голос:

— Саввушка, а, Саввушка! Что же ты без балалайки пришел?

Тот быстро повернулся на голос и без запинки бросил:

— Вот ты, парень, большой уж, а без гармони!

Взревели все от восторга: надо же так отбрить нахала! В деревне сказать человеку, что он большой, а без гармони, все равно что назвать его дурачком.

— А моя балалайка — не твоя забота, — невозмутимо продолжал Саввушка, переждав, когда люди оправятся от хохота. — Надо будет, принесу хоть куда, хоть к тебе же вот. Не надобно, пусть себе висит спокойно.

— Хватит вам лясы точить! — закричала бабья сторона. — Выезжать уж давно пора! Когда мы в лес-то попадем!

Как по команде, все головы повернулись к крыльцу, все глаза впились в лицо Ивана Михайловича.

— Ладно, мужики, — сказал Иван Михайлович, — сходите кто, запрягите, сколько подвод найдется.

— Тьфу! — резко махнул рукой Саввушка. — Бестолочи! Говорил я вам, на конюшне ни одной головы, ни одного хвоста конского нет на сегодняшний час!

— Почему нет?!

— Что за новости еще?!

— Есть приказ вышестоящего начальства: выгнать на сегодня весь тягловый общественный скот в Боркотье пастись, и этот приказ выполнен мною аккуратно.

Все, кто здесь был, кто не успел еще уйти, — все опять посмотрели на Ивана Михайловича: как это понимать? Тот так и спросил у ломающегося перед народом Саввушки:

— Как это понимать?

— Очень просто. Могу еще раз объяснить, если непонятно. Тягловый скот пасется сегодня. Согласно приказу вышестоя…

— Чей приказ? — жестко спросил Иван Михайлович.

Саввушка очень выразительно передернул плечами — так что и слов не потребовалось.

— Чей приказ, я спрашиваю?

— Чей же может быть…

— Вот я и спрашиваю: чей еще может быть приказ, когда мы с председателем вчера договорились выделить лошадей для поездки людям в лес?

Колхозники медленно подались к крыльцу, и Саввушка поторопился с ответом:

— До меня такой приказ не дошел, поскольку председатель сел да покатил себе домой, поскольку он нездешний и поскольку ему тоже отдыхать требуется, и…

— Не тяни резину!

— Бригадир мне приказал!

— Малов?

— Да, Яков Григорьевич.

— Да он сам только что, полчаса назад, укатил в лес на подводе!

— Это он на Самсоне, который за ним закреплен. А остальные кони, рабочие которые, еще до свету угнаны в Боркотье.

Поднялся галдеж. Смелые на чем свет стоит ругали председателя, бригадира и старшего конюха, то бишь Саввушку. Робкие отделывались неразборчивым подголоском.

Иван Михайлович сидел обхватив руками колени и стыдился смотреть на колхозников. Он казался человеком, который провел бессонную, очень беспокойную ночь. На щеках темная щетина. В глазах лихорадочный блеск, и он старался спрятать их под низко надвинутым козырьком фуражки.

Нюра уговорилась с тремя-четырьмя товарками податься в лес пешком, была не была! Дожидаясь, когда бабы сбегают домой за мешочками, а кое-кто и за детишками, Нюра присела рядом с Иваном Михайловичем.

— Поедем… ой, что я говорю! Пойдем с нами, Иван Михайлович? Благодать в лесу!

Тот как-то вдруг замер, застыл, словно прислушиваясь к чему-то далекому-далекому, уловимому только для сердца.

— Правда, Иван Михайлович… Сходил бы побрился, переоделся бы… Есть же у тебя что-то… — Нюра с трудом нашла подходящее слово: — Что-то довоенное…

Он слабо и как будто смущенно отмахнулся, убрал ладонь с лица, сдвинул фуражку на затылок. Может быть, он и заговорил бы сейчас — помешала Клава Бажина, подбежавшая к правлению.

— Нюра!.. Иди-ка сюда… — еле выговорила она, кусками отхватывая воздух.

3

У ворот, во дворе, в сенках, в избе Мани Корлыхановой — везде теснились, гундосили и согласно кивали головами бабы, путалась под ногами девчоночья мелюзга. Чутье никогда не подводит бабу: в дом, где быть покойнику, она на полминутки, да раньше смерти приходит.

Нюра прошла в избу через шепот и вздохи:

— Бог-то, он видит!

— Вот-вот!

— Ой, да все мы грешны!..

— От кого же это она?

— А поди-ка разберись: