— Зачем? — спросила Галя.

— Опасно им еще привыкать к человеку.

Матвей проводил их почти до деревни. Хотел увести друзей в свой новый дом и там по-настоящему отпраздновать встречу, но согласился с Васькой: на то будет подходящее время, студентов ждет дядя Симон.

А Матвею очень хотелось остаться с ними, и он, наверное, впервые неохотно возвращался в поле.

36

Утром, едва поборов дремоту и наспех ополоснув лицо, Симон уселся за стол. Позвал жену.

— Буди гостей и выставляй все на стол.

Супруга молча поставила перед ним крынку молока, отрезала ломоть хлеба.

— Даже интересно, — нехорошо улыбаясь помятым от похмелья лицом (вчера с Мироном засиделись допоздна), сказал конюх:

— Лопай, если интересно.

— Та-ак… — Закипая гневом, он встал. — Пошутить вздумала… А может, с Васькиной девки моду взяла? — Грохнул кулаком по столу. — Ставь все на стол, не то я!..

— Проснулся! Давно на работе твои гости!

Симон заглянул в горницу, обошел двор. Студентов не было.

Племянника он нашел в конце деревни на столбе. В комбинезоне, опоясанный цепью, Васька приворачивал изоляторы. Увидев дядю, приветливо помахал рукой.

Старый конюх присел на обочину дороги и долго не обращал внимания на Васькину болтовню. Наконец сказал:

— Сукин ты сын.

— Допустим, — удивился Васька. — Но почему?

— Если твои машины думают не лучше, чем ты, их все до единой надо разбить вдребезги и свалить в помойную яму!

Племянник начал протирать очки.

— Мне иногда приходилось слушать это, но с более веской аргументацией.

— Таких паршивых племянников еще свет не видывал!

Васька обиженно промолчал. Старший Богаткин мрачно продолжал:

— Сам управляющий вызвал меня и сказал: «Симон, к тебе едет племянник, твой родной и ученый племянник. Поэтому получай три свободных дня». Потом мне сказал Мирон: «Симон, гуляй три дня, а там посмотрим»… Подожди, не разевай рот!.. Тогда я сказал своей жене, а твоей тетке: «Настя, к нам едет Васька. Умри, а племянника угости, как надо!» Так я сказал жене, из слова в слово!

— Действительно, черт знает что… — пробормотал сверху Васька.

— Если ты не хочешь есть мой хлеб, значит, у тебя сквалыжная душа. Настоящий ученый человек не будет лазить по столбам и позорить своего дядю!

— Совсем не в этом дело, — вяло возразил Васька и стал спускаться со столба.

Откуда-то появилась Галя, обвешанная изоляторами и монтерскими когтями.

— Шабашим. Пойдем гулять, — объявил ей жених.

— И не подумаю.

Васька озадаченно посмотрел на старшего родича и на этот раз решил угодить ему: отцепил от пояса тяжелую цепь.

— У меня разговор короткий!

— Так, Вася, так, — одобрил дядя.

— Ой, горюшко! И кого полюбила я на свою погибель! — запричитала девица и жалостливо попросила: — Васенька, отойдем на минутку…

Симон стал свидетелем короткой борьбы, в которой одно ухо племянника стало пунцовым. Плюнул с досады, но уже весело воскликнул:

— Такой язвы еще свет не видывал!

И совсем остался доволен, когда девица покорно сказала:

— Гулять так гулять.

Снова сидели за столом, на котором почетно, как символ неистощимости богаткинского гостеприимства, нетронутыми располагались банка морской капусты и бутылка с яркой наклейкой.

Подоспел и старший конюх. Но странно медлительным оказался хозяин. Словно забыл, зачем пригласил гостей: поговорил о погоде, о том, как стараниями жены Настасьи на огороде все растет на удивление хорошо. А упомянув супругу, стал расхваливать ее на все лады — какая она работящая, кроткая, покорная — и обращался при этом к Гале. Та старалась показать, что принимает все к сведению.

А Симон увлекся.

— Если хотите знать, супруге моей генерал Зайончковский лично передавал с фронта привет.

Тут и тетка Настасья, просияв от редких похвал мужа (пусть мотает на ус строптивая Васькина зазноба!), подтвердила:

— Все правда, передавал.

Может быть, Симон и не рассказал бы эту не особенно героическую историю, но видел, что гости теперь не отступятся от него.

— Были мы в обороне под Орлом. Летом — не зимой: траншеи в рост, у пулемета уладили место, как в горенке. Каждому имуществу своя ниша — для сидоров, котелков, дисков. Даже нужничек в сторонке оборудовали, а для опоры две трофейные винтовки приспособили. И огонек хранили на весь взвод — сутками тлел фитилек из немецкой плащ-палатки. С ним весело: то и дело солдаты приходили прикуривать. Новость какую-нибудь скажут или сбрешут для потехи, ну и — поблагодарят… Однажды ночью сменил меня Батрашкин у пулемета. Я присел, задумался. Тепло, тихо — пулеметный огонь не в счет. Слышу, кто-то подходит. Не обращаю внимания. Известное дело: свои, за огоньком. И вдруг: «О чем задумались, товарищ боец?» Голос какой-то особенный. Э, думаю, не из простых! Вскакиваю: генерал, командир дивизии! Ну и, как положено, отвечаю: «О Насте, товарищ генерал! Докладывает рядовой Богаткин». Комдив положил мне руку на плечо и говорит: «Хорошо, товарищ Богаткин. Отдыхайте». Сам пошел дальше. С ним было человек пять. Последним шел старшина нашей роты. Остановился около меня и таким противным голосом, но чтобы никто не слышал, передразнивает: «О На-асте… Лопух! «О победе» — должен отвечать. Смотри у меня!»… Перечить нашему старшине — все равно, что врагом себе быть… Под утро сменил я Батрашкина. Развиднелось. Смотрю: комдив возвращается. Не успел я доложить, а он: «Так о чем думаете, товарищ Богаткин?» И опять я ляпнул, о чем думал: «О Насте, товарищ генерал!» И вижу, как старшина мне тайком кулак показывает. Сразу поправился: «И о победе тоже, товарищ генерал». Комдив посмотрел на старшину, улыбается: «О Насте, так о Насте. Ведь и за нее фашистам мало не будет, товарищ Богаткин?» — «Так точно, говорю, мало не будет!» — «Напишите, говорит, ей большой привет от меня». В тот же день написал… Уважительный был генерал.

— Через мужа, стало быть, уважение, — разъяснил старший конюх. — Жена моя первая…

Но о своей первой жене Мирон не рассказал: появился тот, кого нетерпеливо ждал Симон. Парадный вид Матвея, наверное, особенно польстил хозяину — даже вышел навстречу гостю.

— Это ничего, что ты припоздал, Матвейка. Значит, так тебе было надо. А мы тут побеседовали…

Старшему конюху понравилось и это пристойное замечание, и щегольский вид тракториста, поэтому он второй раз сказал студентам:

— Мы здесь тоже в курсе.

Теперь Симон засуетился, словно хотел наверстать упущенное время. Мирон прислушался к молодым — что-то смешное невеста рассказывала о Ваське — и важно молчал.

В избе становилось совсем жарко. Занавески только наполовину заслоняли окна, и, казалось, не накурено было, а все на столе дымилось от солнечного зноя. Пили и закусывали вяло. И тогда тетка Настя сказала почти трезвому Симону:

— Отпустил бы молодых-то на вольный воздух.

— А пускай, — неожиданно