— Само собой, — важно сказал Мирон.

Дядя спросил племянника:

— Какую — что ни на есть завалящую — не мог прихватить сюда?

— Будет.

— Ну?! — удивился Симон. — Мне она, понятно, ни к чему: без нее в лучшем виде распоряжусь — куда овес, а куда навоз. А все-таки…

Приятную беседу прервала гостья. Встала из-за стола, низко поклонилась хозяину, тетке Насте, старшему конюху.

— Спасибо за хлеб, за соль.

— Что так? — неприятно удивился хозяин. — Аль скучно с нами?

Встал и Васька. Виновато улыбнулся.

— Неотложное дело. Не обессудьте.

— Ну, если так, — заскучав, сказал Симон. — Конечно, не в последний раз… А Матвейке я наказал завтра приехать с поля.

В этот день он так и не узнал, что студенты справлялись в конторе насчет работы. Там же попросили машину и привезли развалившийся ходок на конный двор. И еще: не хотел Васька откладывать встречу с другом до завтра и отправился с Галей в поле.

35

Рыхлое одинокое облачко заслонило вечернее солнце и остановилось. Тени стали неприметны. Вдоль дороги тянулись валки скошенной травы, уже увядшей и пахучей. Березовые колки, перемежаясь с полянами, образовали здесь огромный лабиринт. Там, где трава была скошена, поляны были похожи на просторные горницы, в которых только что вымыли пол и застелили длинными свежими половиками.

Шум трактора плутал в этом лабиринте, доносился то справа, то слева. Казалось, совсем рядом он, вот за этим леском, но нет, поляна пуста, и надо идти в другую сторону. «Да где же этот чертов Матвей?» — все чаще и нетерпеливей повторял Васька. От быстрой ходьбы он взмок, но только убыстрял шаг, словно трактор, как птица, мог упорхнуть от них. Галя совсем запыхалась, раскраснелась и только из упрямства не отставала от спутника.

Трактор возник перед ними вдруг, громко прогрохотал напоследок и смолк. Матвей привстал, словно не узнал знакомую поляну.

— Ты здесь, Матвей, значит, все на месте! — услышал он сильно изменившийся, но все-таки знакомый голос и крикнул так, что в перелесках троекратно прокатилось эхо:

— Здесь!!

Спрыгнул с трактора. Первой оказалась около него Галя. Протянула руку, деловито поцеловала в щеку (от неожиданности тракторист слабо сопротивлялся).

— Васенька прав: ты гораздо симпатичнее его, Матвей. Он что-нибудь писал обо мне?

— Н-нет.

— А еще друг! — рассердилась она. — Меня зовут Галей.

— Теперь припоминаю.

— Все-таки писал… Ты бы знал, как я хочу пить!

— Не умрет, — сказал Васька и обнял друга.

И как будто не было долгой разлуки.

Васька расправил плечи, вдохнул полной грудью.

— Вот мы и в твоем царстве! Какие новости в нем?

Матвей лукаво улыбнулся, величественно показал на березы.

— Придворные приветствуют и низко кланяются вам. Оркестр, к сожалению, пришлось распустить по гнездам — кончился рабочий день. Зато ваш путь усеян цветами, а во дворцах накрыты столы!

Он наклонился, отыскал в скошенной траве веточку спелой клубники и протянул ее Гале. Получилось это у него так ловко, что Васька покачал головой.

— Я не удивлюсь, если у наших ног сейчас начнет бить родник.

— Зачем? — Матвей куда-то показал. — Родник там, и, конечно, тебя помнит.

— И одолень-трава и те березы?

— Что-то осталось… Здесь все и вечное, и новое. — Тракторист вспомнил про Галю. — До родника минут десять ходьбы, но я могу принести.

— Я выпью весь родник!

Они пошли. Студент многое здесь узнавал, поэтому скуповатый рассказ о себе прерывал восклицаниями:

— Узнаю сосну! Одинокую старую сосну! Ты помнишь, Матвей, как мы разбирали под ней собранные грибы?

Или срывал цветок, близоруко рассматривал его.

— Полевая горчица! Не чудо ли? — И совсем отвлекался: — Мы пытаемся воспроизвести ничтожную долю этого нерукотворного, а получается грубо, громоздко, как пчелиные соты из железобетонных блоков. Неживое повторить легче: молнию, алмаз, даже в какой-то степени — солнце. А вот это…

— Когда-то твой коллега, прозябая в дырявых шкурах, мечтал о рукотворном огне, — улыбнулся Матвей.

Васька рассмеялся.

— Верно, Матвей. Пожалуй, нет смысла жалеть о поездах, которые отправятся после нас. Мы сели в свой. Да и оценка прогресса здорово зависит от нашего оптимизма… Ты с другой стороны подходишь к этой былинке. Чем она совершеннее с твоей точки зрения, тем больше ты стараешься угадать ее прихоти и заключаешь с ней великий договор: ты ей — жизнь, она тебе — свое совершенство. И я не знаю, когда без этого договора мы сможем жить. Таким образом, считай: я еще долго буду твоим нахлебником, Матвей… Да и не только в хлебе дело. А твое великолепное царство?..

Старый сосновый бор теснился в лощине, поднимался на холм и уходил за горизонт. Неудобная земля спасала его. Пологий спуск в лощину начинался за первыми деревьями. Поляны и перелески остались наверху. И сразу все изменилось: вместо спокойной неяркой зелени и открытого неба здесь царил полумрак с коричневыми и серыми оттенками от стволов, камней, хвойной осыпи. Но вот проглянуло солнце, пологие лучи которого почти не касались теперь земли, и здесь обнаружилась зелень, только яркая, лучистая — заискрилась на вершинах молодых сосенок, на мшистых камнях. Вызолотились стволы старых сосен, а воздух в лучах оказался непрозрачным: желтые полосы света заслонили все, что скрывалось в тени. Тишина здесь была напряженной, чуткой: обломал Васька безжизненный сук у матерой сосны, и треск заметался по бору, будто и там где-то ломали сучья.

В том месте, где спуск стал круче, обнажилась скала, и в ее основании, в небольшом углублении, бил ключ. Ручеек стекал на дно лощины, сквозь деревья просвечивала заболоченная поляна с редкими и малочисленными семьями берез.

Где-то по дороге Матвей прихватил узелок с едой. Возле родника — место было обильно осыпано хвоей — присели. Тракторист развязал платок, расправил его, и скромная скатерть-самобранка явила недопитую бутылку молока, несколько ломтиков подзасохшего хлеба и кусок сала в крупных кристаллах соли. Еще была алюминиевая кружка, которую Матвей поспешил наполнить и протянуть Гале.

После угощения у дяди Симона прошло немало времени, и Васька голодно потер руки.

— Матвей, а ведь мы тебя объедим!

— О чем разговор!

— Грешна, люблю поесть, — со вздохом призналась Галя.

По очереди запивали из кружки жесткую снедь.

Матвей рассказывал о кузьминских новостях и совсем мало — о себе. Стеснялся Гали. Та слушала без особого интереса. Поэтому обрадовался, когда невдалеке промелькнула стайка коз:

— Смотрите!

— Козы? Дикие? — удивилась девушка.

— Из зверинца сбежали, — буркнул Васька.

— Сюда, к роднику, повадились, — рассказывал Матвей. — Штук восемь. Подойду, а они пулей от родника… А недавно заметил: стоят вон на том пригорке и глазеют