история, — думал Павлик. — Трое взрослых мужчин допускают, чтобы пьяный хулиган терроризировал целый дом, оскорблял честных людей, приставал к девушке. Да, но этот пьяный хулиган — боец самого отважного, самого отчаянного отряда на фронте, он ежечасно рискует жизнью и делает для победы неизмеримо больше, чем когда-либо сделают трое трезвых мужчин, затаившихся в комнате… Возьми они над ним верх — не очень-то привлекательная картина: трое тыловиков отдают в руки патрульных настоящего боевого парня… Но, с другой стороны, как мог дойти до такого состояния настоящий боевой парень? — Павлик вспомнил Скибу и его друзей. — Нет, тут что-то не то! Может, парень вовсе не настоящий и не очень-то боевой? И почему он один, а не в кругу товарищей? Почему Скиба не остановился на этот раз в их доме? Все это странно!..»
Павликом овладело жгучее и странное чувство. То, что творилось сейчас в доме, перестало быть случайным происшествием, намертво связалось с его дальнейшей судьбой. Между ним, Павликом, и принятым сегодня решением встал этот разнуздавшийся человек с «вальтером». Его необходимо убрать с пути, убрать самому, не прибегая к чьей-либо помощи…
Неподалеку от того места, где сидел партизан, находилось окно. Что, если высадить раму и накинуться сзади? Нет, не годится, тот десять раз успеет разрядить пистолет…
В это время партизан, не получив водки, вспомнил о Люде и стал приставать к хозяйке, чтобы она ее привела.
— Тоже мне невинность! — слышалось из-за перегородки. — А ну, зови ее сюда, не то сам приведу!
— Да ведь люди там!..
— А что мне люди, я их не трогаю. Пусть идет сюда и на гитаре играет!..
Короткая тишина, затем лавка скрипнула, послышались тяжелые шаги. Со слабым криком Люда кинулась в дальний угол комнаты. Павлик одним прыжком достиг двери, распахнул ее и преградил партизану дорогу. Тот остановился и неспешно потянул вверх руку с пистолетом.
— Оставьте девушку в покое, — сказал Павлик, — и уберите оружие, вы стоите перед командиром!
— Командиром? — усмехнулся партизан. — Вы кто — лейтенант?
— Можете называть меня лейтенантом.
— Ах, называть!.. Небось воентехник?.. Я, если захочу, этих кубарей сколько хочешь на себя навешаю… Отойди, воентехник, ты мне не требуешься.
Павлик стремительно прыгнул вперед, нагнулся — пуля просвистела над его головой — и снизу, «крюком», ударил партизана в челюсть. Тот рухнул на пол, выронив пистолет. Павлик подобрал пистолет, тяжелый, теплый и чуть влажный от долго сжимавшей его ладони. Выпрямившись, он увидел, что оба патрульных уже в горнице — они ворвались в тот момент, когда раздался выстрел, — а хозяин с радостным видом ощупывает пальцем дырку, проделанную пулей в стене…
Когда явился Шидловский в сопровождении Ивана Скибы, партизана уже увели. Комсомольский секретарь лесгафтовцев выглядел до крайности смущенным и огорченным. Он долго тряс руку Павлика своими большими, шершавыми руками и все твердил: «Бить меня надо, да некому!» Оказалось, что Гурьянов — фамилия партизана — проштрафился во время последней операции: оставленный в секрете, он самовольно покинул пост. Правда, он нашел довольно убедительное объяснение своему поступку, но товарищи поняли, что Гурьянов, на людях отличавшийся храбростью, не выдержал испытания одиночеством. Его дезертирство должны были обсуждать на комсомольском собрании, а покамест никто не пожелал делить с ним компании. Это был первый случай проявления трусости в отряде, и партизаны реагировали на него особенно остро. Но никто не подумал, что может натворить в одиночестве человек, ощутивший на себе общее презрение…
— А что с ним теперь будет? — спросил Павлик у Скибы.
— Наверное, в штрафняк отправят. Он же весь отряд опозорил. Но если и выслужится, к нам ему путь навсегда заказан… Ребята многое могут простить, но то, что он дал обезоружить себя один на один, ему никогда не простят. Надо же — разрядник по тяжелой атлетике! Не прими в обиду, Павлик, я тебя вот как уважаю, но тяжело сознавать, — произнес Скиба с горечью, — что лесгафтовец спасовал перед техник-интендантом!..
А утром, готовясь к решительному объяснению в отделе, Павлик обнаружил, что у него есть верный и надежный союзник в лице Ржанова. Около недели назад Ржанов неожиданно для себя и для других был назначен исполняющим обязанности редактора «Soldaten-Front-Zeitung». Пора было выпускать газету, а Москва не торопилась с присылкой редактора, и Гущин представил Шорохову кандидатуру Ржанова. Он рассудил здраво и смело: Ржанов был членом партии, кончил Институт иностранных языков и в совершенстве владел немецким, до войны работал младшим научным сотрудником в ИМЭЛе, а перед назначением в газету командовал стрелковым взводом, участвовал в боях. Что же касается газетного дела, то он равно не был знаком ни с корректорскими, ни с редакторскими обязанностями. Дивизионный комиссар Шорохов после полуторачасовой беседы с Ржановым одобрил выбор начальника отдела, и Ржанов возглавил боевую часть, именуемую «Фронтовой-солдатской». Сам он принял столь внезапную перемену в своей судьбе с философским спокойствием. «На войне и не такое случается!» — шутил он.
Узнав, что Павлик намерен отстаивать перед Гущиным свое право работать в газете, Ржанов сказал:
— До минувшей ночи я, признаться, думал, что вы вполне удовлетворены работой с Хохлаковым. Да и не я один! Но раз это не так, давайте драться вместе. Мы должны делать газету, и притом хорошую. А использовать литератора для оформления папочек — это то же, что головой гвозди забивать…
В отделе они застали Гущина и Хохлакова.
— Говорят, вы славно навоевались, Павлик, за вчерашнюю ночь: и в воздухе, и на земле, — шутливо приветствовал их появление Гущин.
— Чердынцев навоевался, но не отвоевался, товарищ батальонный комиссар! — сказал Ржанов.
— Что вы имеете в виду? — сразу насторожился Гущин, он и сам-то шутил редко и уж совсем не любил, когда шутили подчиненные.
— Я имею в виду, — подчеркнуто серьезно ответил Ржанов, — что Чердынцев числится на должности, которая соответствует званию батальонного комиссара, а используется на писарской работе.
— Это же временно, — проговорил Гущин и бросил взгляд на Хохлакова, но тот, погруженный в чтение какой-то бумажки, словно не слышал разговора. — Вы же видите, ему поручают ответственные задания…
— Также не имеющие отношения к работе, на которую он назначен, — отпарировал Ржанов. — Если Чердынцев так необходим в отделе, товарищ батальонный комиссар, пусть Москва пришлет другого инструктора-литератора.
— Ну, это лишнее! — уже сердито сказал Гущин. — Все останется как есть, пока мы не найдем замены Чердынцеву.
— Нет, товарищ батальонный комиссар! — произнес Павлик чужим, хрипло-звонким голосом. — Делайте со мной что хотите, а к папкам я больше не вернусь!..
Неизвестно, как отозвался бы Гущин на это дерзкое заявление, но тут послышался вкрадчивый голос Хохлакова:
— Батальный, разреши сказать?..
Гущин
