Закусывали сыром, копченой колбасой и шпротами. Лида заставила Андрея сходить на кухню еще раз и поджарить яичницу. Они выпили снова, уже без всякого тоста, но Андрею показалось, что Лида все же решилась на что-то, потому что, перед тем как выпить свою рюмку, она на какое-то мгновение задумалась и по ее лицу пробежала легкая тень не то грусти, не то тревоги. Андрей начал догадываться, что у Лиды есть своя причина для сегодняшнего ужина.

Потом Лида расспрашивала Андрея о Минске, о паровозном депо и вообще о Белоруссии. Андрей рассказывал охотно и подробно.

Был час ночи, когда Андрей наконец спохватился.

— О господи! — воскликнул он.— Как поздно, подумать только! Я пропал!

Он растерянно смотрел на Лиду, проклиная себя за то, что так увлекся и не заметил, как прошло время.

— Да, поздно уже,— задумчиво сказала Лида.— Как же вы теперь пойдете? Метро уже закрыто. Да и есть ли куда вам идти?

— Пойду на вокзал. Как-нибудь до утра…

— Нет, это нехорошо — вокзал,— решительно заявила Лида.— Вот что, Андрей Бережков, к вашим услугам — папин кабинет. Это рядом, вход через ту дверь.

— Лида, это невозможно,— твердо сказал Андрей.

— Возможно,— так же твердо сказала Лида.— И не смотрите на меня, пожалуйста, такими большими глазами. Мы же стали друзьями, правда? Вот я и предлагаю вам по-дружески. Не болтаться же вам, в самом деле, из-за меня целую ночь на вокзале. Места в гостинице вы сейчас ни за какие деньги не достанете. Так вот — вам предоставляется отдельная комната. Там вы найдете кушетку, а в шкафу — простыню, одеяло и подушку. И не забывайте, что мне нельзя перечить, я больная. А то могу разреветься. Вы же не допустите, чтоб я ревела?

— Не допущу.

— Ну, тогда идите в кабинет и устраивайтесь. А, вот еще что. Включите, пожалуйста, приемник. Вот так, не очень громко. Еще тише. Я послушаю музыку. Сегодня передают мое любимое произведение. Спокойной ночи вам, Андрей Бережков!

«Папин кабинет» был рядом с комнатой Лиды. Двери в полном смысле этого слова между комнатами не было, ее заменяла портьера из малинового бархата. Она не могла служить преградой музыке, которую передавали по радио.

Андрей лежал и тоже слушал. Он не знал, что исполнялось. Слышался шелест ветвей… слышались птичьи голоса… потом зазвучала свирель пастуха. Казалось, кого-то зовет куда-то валторна, а за нею и флейта. Андрей с удивлением начал понимать, что звуки рождают ощущение солнечного утра где-то в горах.

На смену этим звукам пришли иные. То была уже грустная мелодия. Грустная и вместе с тем какая-то величественная. Исполняли ее одни струнные инструменты.

Звучала она все тише и глуше.

— Вы не спите, Андрей? — тихо спросила Лида.

— Какая чудесная музыка,— так же тихо промолвил Андрей.

— Это Григ.

— Григ?

— Да. Эдвард Григ. Сюита из «Пер Гюнта», Вы любите музыку?

— Да, но я плохо разбираюсь в ней. Вы сказали — «Пер Гюнт»?

— Это герой драматической сказки Ибсена, музыку к которой написал Григ. Точнее, это персонаж из норвежского фольклора. Легенду о нем Ибсен использовал в своей драме.

— Кто он, этот Пер Гюнт? Видите, я абсолютный профан….

— Он был веселый человек и смелый охотник. Кроме того, он умел рассказывать чудесные сказки. Его небылицы были похожи на быль, а рассказы о действительных событиях — на сказки.

— Видимо, он был чем-то похож на нашего Нестерку.

— Это персонаж из белорусского фольклора?

— Да.

— К сожалению, я ничего не знаю о Нестерке. А вот Пер Гюнт… Его любила девушка, у которой было чудесное имя — Сольвейг…

— Сольвейг…— повторил Андрей.

— Она любила его всю жизнь и всю жизнь ждала его, целых сорок лет.

— Он что — оставил ее?

— У него… как это сказать… бестолково как-то сложилась жизнь. Она носила его по всему свету, и он наделал, говоря по-современному, немало ошибок и даже совершил немало неприличных поступков.

— А Сольвейг верила в него и все ждала?

— Верила и ждала. Хотя и не следовало… Слышите? Это уже «Плач Ингрид».

Да, Андрей слышал. Глубокой сердечной болью стонали скрипки. Кто-то рыдал и гневно вскрикивал,— это выразительно передавала музыка.

Кажется, Лида вздохнула.

— Была такая девушка — Ингрид. Она влюбилась в Пера. Но тот не обращал на нее никакого внимания. И она согласилась стать женой другого. Тогда Пер надумал взять ее из-под венца и убежать с ней в горы. Он так и сделал. А назавтра, в горах, Пер оставил Ингрид одну…

— Да, да, я слышу,— сказал Андрей.— Вот начинается рассвет в горах, и Ингрид возвращается домой, обиженная и опозоренная. Я закрыл глаза и вижу ее. Это чудо.

— Она идет очень медленно… представляете? Ее подвенечное платье порвалось о скалы, ноги в царапинах, лицо залито слезами. А вокруг все буйно цветет, и летнее утро такое чистое и свежее. Вдали идет пастух со своим стадом, он весело играет на свирели… кажется, она называется в Норвегии ланглейкой. Сверкает на солнце фиорд, спокойный и чистый, как зеркало.

Музыка Грига заполнила эту ночную московскую квартиру где-то в Черемушках, мир звуков населял ее фантастическими героями из легенд и сказок, и Андрей боялся шевельнуться, чтобы не вспугнуть их. Он молчал. Смолкла и Лида.

Стонали и рыдали скрипки. Жаловались на кого-то ланглейки…

— Но он вернется к Сольвейг? — спросил наконец Андрей.— Она дождется Пера?

— Сейчас начинается последняя картина сюиты — «Песня Сольвейг». Слышите, в ней звучит тема покоя, преданности, любви и утешения. Да, Пер Гюнт вернулся. Но вернулся, чтоб убедиться, что жизнь его прошла не так, как нужно. Пер не смог остаться самим собой, в бесконечных странствиях и различных приключениях он растерял лучшее, что у него было,— свой поэтический талант. И только в сердце Сольвейг он остался таким же чистым, каким был когда-то, сорок лет назад.

После продолжительного молчания, когда уже отзвучала музыка и мир сказочных видений растаял и исчез, Андрей сказал:

— Я мало кому завидовал, но вам завидую. Вы так глубоко и тонко чувствуете и понимаете музыку.

— Вы тоже ее чувствуете, я знаю,— услышал он в ответ.— Только вы, наверно, не пробовали разобраться в своих чувствах.