— После войны, — задумчиво уставился старший лейтенант на тусклый язычок пламени в лампе без стекла, — после войны специалисты подсчитают, сколько металла израсходовано на каждого убитого. Это будет солидная цифра — в тоннах, пожалуй.

— Это точно! — торопливо откликнулся Иван Филиппович. — Аннушка, луку!

Нюра кинулась было помогать ему, но где там:

— Аннушка, отойди!

Нюра со смехом отступилась от самозваной кухарки и нашла себе новые хлопоты. Достала припрятанное ламповое стекло, протерла его так, что оно превратилось в невидимку. И засияло в избе!

Достала со дна сундука сохранившуюся бог знает с каких времен толстую вышитую скатерть, плеснула ею по столешнице, и еще светлее стало в избе.

— Да зачем это, Аннушка, лишнее! — запротестовал старший лейтенант, а сам отодвинулся подальше от стола. Он снова вымыл руки, причесался и, оставшись без дела, видно было, чувствовал себя неловко, одиноко, как слишком рано заявившийся гость.

— Почему лишнее? Праздник ведь! — засмеялась Нюра и пошла доставать вилки-ложки и всякую такую посуду, выставляемую в деревне на стол по большим праздникам.

Под конец она спустилась в голбец, наложила там полную миску ядреных соленых огурцов, попискивающих под вилкой и остро пахнущих укропом и вишенником. Пошла наверх…

Вдруг будто кто-то толкнул ее в спину…

Эх, была не была!

Ощупью пробралась в нужный угол…

За три дня до войны это было. Нюра решила привести Степана к себе в гости — в час, когда мать уйдет по своим богомольным делам, и загодя припасла пол-литра водки, бутылку красного вина. Того и другого — на всякий случай: Нюра еще никогда не принимала гостей и потому не знала, одна ли водка идет в таких случаях или и вино еще понадобится. Но Степан не соблазнился возможностью выпить: «Да ну ее к богу в рай!» — отмахнулся он и счастливо привлек к себе Нюру…

Она ощупью выбрала бутылку с водкой, а другую опять сунула в угол за столб, присыпала землей.

«Что ты делаешь?!» — словно опять кто-то щелкнул ее по затылку, когда она уже ступила на лесенку.

«Лишь бы вернулся! — отчаянно возразила Нюра. — Лишь бы вернулся! Ведь не водка же его ждет! Я, я его жду!»

— Н-ну-у-у! — безнадежно махнул рукой старший лейтенант, когда она поставила на стол эту заветную бутылку, Иван Филиппович только крякнул. И Нюра рассмеялась, заметив, какими выразительными взглядами они обменялись.

— Ты знаешь, Аннушка, — обиженно замотал головой старший лейтенант, — ты знаешь, сколько стоит сейчас пол-литра водки на базаре?

— Ничего не знаю! И знать мне не надо: она куплена еще до войны, за шесть рублей с чем-то. Да случая все не было.

Теперь ей пришлось доставать и рюмки.

Иван Филиппович проворно подскочил к столу, взял бутылку и сквозь поблескивающую толщу жидкости стал что-то вычитывать на обратной стороне этикетки.

— Верно, — сказал он и пошевелил усами, словно разжевывая прочитанное, понюхал сургуч на горлышке. — Выпущена до войны. Однако…

С тем же проворством он кинулся к вещмешку, из которого давеча уже доставал банки с консервами, и осторожно извлек что-то, завернутое в рябое солдатское полотенце:

— Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! — заторопился он под конец и бухнул на стол вторую, свою, бутылку водки… В избе стало тихо-тихо. Все смотрели, как играет зелеными искрами потревоженная в бутылках жидкость. Сверкали в надпечной темноте и глаза матери.

— Агаша! Что за праздник сегодня по церковному календарю?

Мать невнятно, недовольно пробубнила что-то, но Иван Филиппович каким-то чудом все же уразумел, что она сказала, и подхватил:

— Да я к тому, Агаша, говорю, чтоб нас не обвинили; церковного календаря придерживаетесь, безбожники! Пить-то мы, конечно, по своему календарю будем. Айда с нами! Я на стол подаю!

Мертвый бы ожил, учуяв запахи, что волной поднялись к потолку, когда повар поставил на стол большую сковороду жаренной на свиной тушенке, с луком, картошки, тарелку рыбных консервов, другую — с нарезанным тонкими пластинками салом.

Под ловкими руками Ивана Филипповича огурцы разложились торцами аккуратных кружочков, и кирпичик казенного хлеба расчленился в два ряда ровненьких ломтиков.

— Чего еще вам надо?! — спросил он голосом озорноватого чудотворца и широким взмахом рук как бы придвинул Нюру и своего командира к столу, обернулся к печи: — Агаша!

— Мама, айда с нами!

— Нет…

Пир начали втроем.

Тост был безмолвный. Только пристально, без улыбки, посмотрели друг другу в глаза.

— Что же ты? — в один голос всполошились военные, залпом осушив свои рюмки и увидев нетронутую Нюрину.

— Да я…

Она еще никогда в жизни не выпивала, но изрядно насмотрелась на пьяных, которые несли всякую околесицу и куражились, и потому наивно думала, что вино на каждого оказывает именно такое действие. Ей бы не хотелось нести сегодня околесицу…

— Аннушка, первую пьют обязательно! — мягко, но так, что у Нюры не осталось никакого желания возражать ему, сказал Иван Филиппович и легонько тронул ее за плечо.

Ох, и встряхнуло же белый свет!

Мужчины весело рассмеялись и с двух сторон взялись колотить по Нюриной спине.

— Огурчиком, огурчиком закуси! — советовал Иван Филиппович. — Отшибает сразу!

И пошла работа за столом!

Интересно было наблюдать за мужчинами. Нюра ожидала, что они, подвыпив, начнут делиться своими фронтовыми переживаниями. Не случилось этого. Иван Филиппович всякий разговор искусно переводил в колею охотничьих побасенок и показал себя весьма словоохотливым, открыто и беззастенчиво привирающим рассказчиком. Он с каждой новой рюмкой все молодел и веселел: отбрось его усы, забудь о седине в волосах — чем не добрый молодец!

Его командир же, наоборот, пьянея, делался все молчаливее, медлительнее и не ел, а поклевывал. С каждой новой рюмкой кровь не приливала, а отливала от его лица, и прямо-таки зловещим становился блеск единственного глаза.

Нюре хотелось остановить Ивана Филипповича и попросить рассказать, как живет там, на фронте, человек. Она уже подняла руку, но вдруг поймала на себе пронзительный взгляд старшего лейтенанта, нет, не пронзительный, а — добрый, ласковый, улыбчивый. И не на себе, а…

В дверях придела, протирая кулаками глаза, стоял ее сынишка. Он был в одной коротенькой рубашоночке и в святом своем неведении спокойно светил голым животом и всем остальным, что дала ему природа как мужской особи.

— О! Нашего полку прибыло! — прищелкнул пальцами Иван Филиппович. — Милости просим с нами откушать!

Нюра кинулась к сыну, закрыла его собой, понесла одевать, умывать.

— Ну, давай знакомиться! — предложил малышу Иван Филиппович, когда они за столом очутились рядышком. — Дядей Ваней меня зовут. А тебя?

Малыш вскинул на него большие черные глаза и смотрел так долго, что смутил и такого веселого дядю.

— Скажи: Вова! — подсказала Нюра.

— Вова, — послушно,