– Но я не понимаю. Их. одна, две, три, четыре, и вот ты лепишь пятую. Сандрик, для чего тебе столько копилок? Ты никогда не копил деньги.

– В детстве копил.

– А сейчас зачем? Если тебе что-либо нужно, пойдем купим.

Сандрик сосредоточенно мял пальцами податливый материал. И вдруг он поднял на меня матовый, свинцовый взгляд. Так обычно смотрели киты, высовываясь из воды, и глаза их застывали на моем лице.

– Нет, ты не понимаешь. – Он внезапно отложил копилку и взялся руками за голову. Ты же просто не понимаешь. – И заплакал.

Когда я вошла в спальню, Сандрик метался по комнате, на секунду останавливался у зеркала, а потом давал новые круги, нервно теребя волосы на голове.

– Родной, что не так? Ну, успокойся, я рядом. Расскажи, что случилось?

– Я не знаю, если бы я знал, я бы нажал на кнопку… – Он качал головой, зажмурившись. – Мама, кто это? Я не понимаю, кто это?… Мне нужно похоронить себя, чтобы никто не нашел.

– О ком ты? – Я так и не привыкла к роли матери Сандрика, но со временем научилась это смиренно принимать, будто отстраняясь от себя самой. До того момента, пока он вдруг снова не назовет меня Марией. Я жила ожиданием этого.

– Идем покажу, – бросил он, и мы встали у зеркала.

– И?… – осторожно спрашиваю.

– Кто это? – Сандрик указал на свое отражение.

– А ты совсем его не узнаешь?

– Он вернулся? Его никто не звал! – гневно выкрикнул Сандрик. – Скажи, чтобы он ушел! Чтобы шел назад к своей училке. Он ведь нам больше не нужен. Мы сами справляемся.

К моему горлу подступил комок, а вместо слез из глаз готов был сыпаться песок. Я выжата. Я высыхаю и трескаюсь, как пустыня.

– Пошли погуляем, Сандрик. Я куплю тебе крендель с кофе, как ты любишь.

– Его не должно здесь быть, когда мы вернемся, – едва внятно произнес Сандрик.

– Его здесь больше не будет, я тебе обещаю.

– Почему я должен тебе верить? Ты же его всегда жалела. Всегда.

– Мне теперь больше никто, кроме тебя, не нужен. Все они уже давно позади. Все.

– Ты хотела когда-нибудь умереть?

– Не помню, но, может, еще захочу. Я не уверена. Знаешь, в подростковом возрасте, в Никольском, я ходила на частные занятия по немецкому. Моя преподавательница была немного странной. Даже не спрашивай, как у нас с ней зашел разговор о суициде, но она заявила: я восхищаюсь людьми, которые кончают жизнь самоубийством, ведь для такого шага нужно иметь мужество, а трусы – они не смогут. И вот теперь, спустя годы, я думаю, что дурой она была. Смелость и мужество совсем ни при чем.

– А что ты? Ты убьешь себя, если больше не захочешь жить?

– Если больше не захочу-да. Поверь, никто не живет, если хотя бы чуточку этого не хочет. Если ты еще жив, значит, что-то тебя все еще держит.

– Что, например? – спрашивает Сандрик.

– Всегда разное. Недовысказался. Недолюбил. Хочешь жалости. Или это просто ожидание.

– Ожидание подходящего случая, чтобы убить себя?

– Ну, например. Или подходящего случая, чтобы наконец зажить.

– Как ты думаешь, когда я умру? – Сандрик терпеливо ждет, ожидая моего ответа. – Молчишь…

– К чему тебе это спрашивать, не понимаю? Не делай мне больно.

– Просто я умираю очень бессмысленно. Для чего такая жизнь?

– Ну иди тогда, прыгай. Не держу тебя. Не хочешь жить, прыгай в окно.

– А ведь могу. Вот встану и прыгну.

– Назови мое имя.

– Инга.

– Я не Инга.

– Мам, опять ты заладила.

– Сандрик, я тебе не верю, – открыла я внезапно для себя. – Не верю… Вставай, – говорю ему решительно и сама поднимаюсь с кровати. – Подойди. – Я встаю перед зеркалом. – Встань рядом.

– Я не встану.

– Почему?

– Не встану, и все тут. Там – не я.

– А кто тогда?

– Там он.

– Кто? Назови его.

– Оставь меня в покое! – выкрикнул Сандрик и закрылся от меня руками. – Как долго это будет продолжаться?…

* * *

– Герр Григорян, коснитесь рукой левого уха.

Сандрик касается правого уха, исподлобья уставившись на врача.

– Ну, где ваше левое ухо?

– Сзади? – неуверенно предполагает Сандрик, догадываясь, что ошибся в первый раз.

– Думаете, оно сзади? На затылке? Ну хорошо.

– Ну левое-то сзади, получается, – заключает Сандрик.

Я осторожно кладу ладонь ему на грудь.

– Не отвлекайте его, – тихо замечает врач и снова громко обращается к Сандрику: – Напишите свое имя.

Сандрик неуверенно берет протянутую врачом шариковую ручку и некоторое время перекладывает ее из одной руки в другую.

– Так вы левша или правша? – не отстает врач.

– Он левша. Сандрик, возьми вот так, – подсказываю я.

– Фрау Радде, вы мешаете. Нам важно собрать точную статистику прогрессии. Напишите ваше имя, Герр Григорян. Вот, умница. Ну. Не страшно. Вы хотя бы постарались. Какое сейчас время года – осень или весна?

– Весна.

– Начало или конец весны?

– Весна.

– Или сейчас зима?

– Осень! Осень! – И Сандрик уверенно закивал.

– А может, зима?

– Точно, осень!

– А покажите снова ухо.

Сандрик прикладывает палец к носу.

– Ухо, – говорит он.

– Хорошо. Перечислите месяцы года. Какие вы знаете?

– Май.

– Нет, с начала же надо.

– Январь, февраль, март, май, май, март, март, май, май, март. Апрель.

– Сколько пальцев на руке? А нос можете уже отпустить, Герр Григорян. Да, отпустите. Так сколько пальцев на одной руке? – снова спрашивает врач, медленно вытягивая руку Сандрика перед собой.

– Фаланги.

– Фаланги. Вот какие сложные слова вы знаете. Это ваш фотоаппарат? – Врач осторожно забирает из моих рук сумку с камерой внутри.

– Да! – оживился Сандрик.

– Покажите мне, как он работает. Вот, берите в руки. Вот ремешок вам через шею. Умница. Помнит ведь. Поснимайте меня. Как его включить?

– Здесь кнопка. Не нажимается. Кнопка.

– Вы уверены, что это кнопка?

– Да, она включает.

– Правильно, включается фотоаппарат именно здесь. Но давайте назовем это не кнопкой, а рычагом. Что тогда изменится?

– Просто нажать, – настаивает Сандрик, начиная нервничать.

– Ну зачем так… Не нажать. А попробуйте переключить. Сдвиньте пальцем. Нажимать не надо. Вот. Умница. Получилось ведь. Так что вы обычно делаете дальше?

Я закрыла глаза, постаралась приглушить тяжелое дыхание. Комок в горле причинял сильную боль.

– Герр Григорян, – под конец осмотра врач откинулся на стул, – так есть у вас какая-нибудь болезнь или вы здоровы?

– Да, здоров.

– И на все вопросы вы ответили правильно?

– Да, конечно.

Спустя четверть часа уже в другом кабинете врач протянул мне папку с последними анализами.

– Альцгеймер набирает обороты. Это тотальное слабоумие с грубым расстройством абстрактного мышления, памяти. Дезориентация в пространстве и во времени. И еще: мы не