Данька поддакнул:

– Ага, вылитый ты в детстве, такой же лопоухий и смешной.

Егор притворно рассердился:

– Пааа-прашу! Не был я лопоухим, скажи, Мишка?

Малыш весело заулюлюкал, откликаясь голосу брата.

Но Данила говорил правду – Мишка являлся практически точной копией младшего, детские фотографии были совершенно неотличимы: заострённый подбородок, светлый чуб, серые смышлёные глаза и даже странная созерцательность – всё от младшего брата. И, конечно, от отца. Впрочем, на Даньку он был тоже похож – сразу было видно, что одна порода.

– Ребята, – встряла Галина Ильинична, принимая их перепалку за чистую монету, – ну что вы ссоритесь в праздник.

– Да ну, бабушка, эт-то мы так. – Данька махнул рукой.

– Правда-правда, – подхватил брат.

– Это они просто соскучились друг по другу, – констатировала я.

Мы сидели в гостиной, которая с осени прошлого года претерпела существенные изменения. Со стен сползли линялые обои, и вместо них оказался светло-салатовый ровный цвет, место старого продавленного дивана заняла широкая софа, на которой все располагались, не стесняя друг друга. Ушли расставленные по углам случайные стулья и громоздкий журнальный столик. Появилось раскладное кресло для нечастых ночёвок Галины Ильиничны и широкая лёгкая ширма к нему. Остались бабушкина горка, комод и старые часы – куда ж без них. Они, почти вечные, – свидетели многих поколений.

Паркет отциклевали, он посветлел, и поверх лёг новый пёстрый ковер, уже то там, то сям заляпанный детским яблочным пюре и молочной смесью.

Я смотрела на всклоченного брата именинника, заикался он существенно меньше, и это уже было очень хорошо, ведь прошло не так много времени, но ходил он к психологу исправно.

Апрель в этом году оказался не слишком весенним. Семь месяцев, как мы похоронили Диму, и Данька вскорости умотал в уютный Минск. Без малого пять, как родился Мишка, и почти три, как мы с Егором вернулись в Петербург.

И вот – день рождения младшего. Шестнадцать. Мы старались веселиться и не замечать, что Данька не смог приехать, что не слышно Диминого низковатого голоса и весёлого смеха, что есть скромные подарки, но нет гостей и большого застолья. Мы, конечно, сейчас положим малыша в люльку от коляски на кухне, сядем за стол, поужинаем, дружно задуем свечи и съедим праздничный торт, но каждый из нас так или иначе вспоминал другие дни рождения. Когда все были живы, здоровы и у нас были друзья.

– Как твои дела, братишка? – Данька подмигнул Егору.

Тот хмыкнул:

– Не жалуюсь. Кажется, мы эту хрень победили. На последнем скане – чист как новый лист.

– Классно! – Данила расплылся в улыбке. – Эт-то круть!

– Но расслабляться на стоит, – вставила я.

– Ты там эт-тоо, мать не расст-траивай, – сказал Даня назидательно, – смотри у меня, не вздумай повт-торить!

– Не-не-не, – Егор отчаянно замотал головой, – одного раза вполне достаточно, больше я не переживу.

– Ладно вам. Всё будет хорошо, – я кивнула на экран, – как у тебя-то дела?

– А-а-а, – он зевнул, – спал сегодня мало, готовлюсь к контрольной, здесь всё меряется десятками, а не пятёрками, г-грызу гран-нит белорусской науки. Математика тут сильнее, а русский слабее. Английский, кстати, тоже довольно сильный.

– Я слышу. У тебя уже акцент.

– Д-да ладно, – удивился Данька, – что я как белорус г-каю?

– Ага, немножко. – Я действительно это слышала.

– А как там ребята? Не обижают тебя? – спросила Галина Ильинична.

– Что ты, бабушка, – Даня даже испугался, – тут все такие правильные, что даже тошно, кто меня тут обидит.

Мишка заёрзал у меня на руках, и Данила скосил взгляд вправо-вниз, где в углу экрана были часы.

– Тебе пора? – Я тоже посмотрела на время.

– Угу, скоро вечерний факультатив по белорусскому языку, хочу всё-таки его сдать. И оп-п-паздывать крайне не реком-мендуется. Так что, брательник, ещё раз с дн-нём рождения тебя! Будь молодцом! И поц-целуйте от меня м-мелкого.

Я посмотрела на малыша, которому становилось скучно, и он начинал кукситься, и повернула к себе:

– Что, мелкий, вот тебе от самого старшего брата!

И расцеловала в обе щёки и нос.

Мишка радостно засмеялся.

– Ты тоже там не болей и учись хорошо! – Егор махнул брату рукой. – Скоро увидимся.

– Ну да.

Планировалось, что в июле-августе Данька прилетит на каникулы.

– Будем ждать тебя, – вздохнула Галина Ильинична и смахнула несуществующую слезу.

– Ладно, всё пока. – Данила улыбнулся и отключился.

Мы посидели ещё с полминуты перед погасшим экраном.

– Пойдём праздновать? – осторожно спросила свекровь.

– Конечно! – Я старалась отвечать весело и бодро.

Мобильный оповестил об СМС-ке.

«Мам, набери меня как будет возможность». Данила. Странно. Мы же только что разговаривали. Значит, ему нужно мне сказать что-то, что при всех не скажешь. Я встревожилась.

– Вы садитесь, я сейчас подойду, мне по работе нужно срочно ответить. Буквально пару минут.

Я ушла в нашу с Мишкой комнату, бывшую спальню.

Она претерпела самые кардинальные изменения из всей квартиры, старым остался только паркет, и то его почистили и отциклевали. Даже старый бабушкин шкаф, который мне всегда нравился, продался на «Авито» за копейки. Слишком было живо воспоминание, как я доставала из него мужнин свадебный костюм, ставший ему похоронным. Вместо шкафа был светлый гардероб, никакой кровати не было вовсе – я спала на новом раскладном диване, и рядом стояла детская Мишкина кроватка и рабочий стол. Громоздкое уютное кресло тоже ушло в небытие, появилось кресло-качалка. И она нам с малышом очень нравилось. Стены были бело-кремового оттенка, на полу – коротковорсный бежевый ковёр. Минимально, функционально и вполне уютно. Изменились занавески и шторы. Я даже убрала с подоконника цветы в горшках – мне хотелось, чтобы эта комната стала совершенно другой. И это получилось.

Сев в кресло-качалку, я набрала Даньку:

– Что случилось?

– Мам, чт-то ты всё время т-так волнуешься?

Я хотела ему ответить, что как-то раз я имела с ним ночную беседу, после которой наша жизнь изменилась на сто восемьдесят градусов, но не стала, а просто молчала, ожидая что он скажет.

– М-мне Ника звонила, – без околичностей начал он.

– Вот же с-с… – Да блин! – И что ей надо? – Я едва не ругнулась.

– С-скоро приедет.

– В смысле? – опешила я.

– В п-п-рямом. Говорит, тёть Свет-та её тоже отправит уч-читься сюда, в Минск. Мол, х-хорошая школа и всё такое. Говорит, ч-т-то после того, как они переехали, т-тёть Свете совсем не до неё. Н-ну, ты п-помнишь, она же ребёнка потеряла. И вроде как они с дядь К-костей снова п-пытаются завести.

– Супер! – Меня обуревала злость, потому что я знала, как на самом деле обстоят дела.

И понимала, что Веронику она отправляет «учиться», потому что в Новосибирске, куда они умотали