То и дело заступая с тропинки в глубокий снег, Кирша и Савватий шли по пруду в обход острожной стены. Они тащили длинную лестницу, точнее две лестницы, крепко связанные в одну. Впереди вздымалась Невьянская башня. В мутной темноте этой облачной ночи башня казалась дымчатой.

— Ух, Савка, и упрямый же ты!.. — пыхтел Кирша. — По бороде — Никола, по зубам — собака… Из-за тебя меня Акинфий под батоги швырнёт!..

Савватий молчал. В который уже раз он разглядывал башню Демидовых — и, похоже, начал понимать её. Башне будто бы не хватало высоты мира: она упёрлась «молнебойной державой» в небо, как в потолок, и покосилась.

Конечно, причины уклона были очевидны: подземные воды, непрочная почва, тяжесть каменной громады, всё такое. Однако не в этом дело. Завод был механизмом: он действовал по своим нерушимым законам, по разуму, прямолинейно. Приложили силу — получили работу, ударили — прогнулось, нажали — сдвинулось, если где-то прибавилось, то где-то убавилось. Любому напору соответствовало такое же сопротивление, любому толчку — такая же отдача. Око за око, как в Ветхом Завете. Награда за жертву, как у язычников.

А Господь словно бы сказал: нет, не так. Мир, который я создал, не машина. Он куда сложнее. Он зиждется не на обмене равного на равное. В нём важнее всего милосердие, когда благо даётся человеку не по заслугам. И в нём людям заповедано прощать, когда согрешивших избавляют от кары. А машина не может не воздавать должное, не может не возвращать взятое, она не умеет прощать и быть милосердной. Потому в назидание заводам — всем, не только Невьянскому, — Господь наклонил башню. Он пояснил: нет в мире никакого равновесия, иначе не будет превосходства добра. И священного страха перед победой зла тоже не будет.

У крыльца башни горел костёр, возле него топтались двое караульных — парни из числа Артамоновых «подручников». Красные всполохи озаряли наглухо заколоченные арки гульбища и толстую дверь с амбарным замком. Савватий и Кирша осторожно подобрались к той стороне башни, что была обращена к пруду. Эту сторону караульные не видели.

— Может, в окно протиснешься? — прошептал Кирша.

— Там рамы толстенные и стёкла… Выбивать — звон да треск. — Савватий задрал голову, оглядывая стену снизу вверх. — Я лучше путём Катырина…

Михайла Катырин — точнее демон, который вселился в мастера, — влез на башню прямо по кирпичной стене, потом по крыше палатки до гребня, потом по столпу до галдареи на ярусе курантов.

— Ты ж не демон, Савка.

— Зато я с лестницей.

— А как обратно?

Савватий пожал плечами:

— Прежним путём и сбегу.

Они бережно приставили к стене лестницу — её жердины торчали выше зубьев на краю тесовой кровли палатки. Кирша придирчиво потряс лестницу: крепко ли? Савватий поправил на спине пухлый мешок с тряпьём.

— Ну, шёлк не рвётся, булат не гнётся, золото не ржавеет, — вздохнув, сказал Кирша. — Ни пуха ни пера тебе, Савка!

Они обнялись. Затем Кирша пошёл к углу гульбища — к сторожам.

Хватаясь за перекладины, Савватий быстро полез вверх. Слева и справа проплыли тёмные окна в чугунных рамах; на плоских выступах-«лопатках» бугрились заиндевелые чугунные шайбы с отогнутыми концами тяг. Поясок кирпичных кружев, забитых льдом; ступенчатые кирпичные опоры карниза — «сухарики»; сам карниз… Перекинув ноги, Савватий с лестницы сполз на неширокое крыло кровли. Слава богу — слежавшийся снег держал прочно.

А Кирша вышел к «подручникам», греющимся у костра.

— Кукуете? — улыбаясь, спросил он.

— Чего шляешься тут? — сварливо ответил один из караульных.

— Дык праздник же! — простодушно засмеялся Кирша.

Он изображал самого себя под хмельком: дело привычное.

— Какой ещё праздник, дубина? До Крещенья неделя!

— И-эх!.. — Кирша заплясал на месте, вроде как радуясь, что принёс добрую весть. — Сторожите неведомо кого, а у самих меж глаз деревня сгорела! Акинфий-то Никитич демона поймал!

— Какого демона? — опешили караульные.

— Лихого! Который по невьянским огням мотался! Вот его!

— Да ну? — не поверили парни. Про демона они, понятно, слышали.

— Вы не заводские, не знаете, а мы знаем! Демидов этого беса в доменну печь законопатил! Будет на нас горбатиться! Вот мы, работные, и гуляем!

Парни изумлённо переглянулись.

Кирша вытащил из-за пазухи бутылку и кружку.

— Выпьете со мной? — хитро подмигнул он. — Глоточек в холодочек!

Парни заколебались.

— Игуменья за чарку, сёстры за ковши! — ободрил Кирша.

Он отвлекал «подручников», а Савватий карабкался всё выше и выше.

Положив лестницу в снег на скате кровли, он без затруднений вылез на гребень палатки. Отсюда словно разомкнулось во все стороны объёмное, полное мрака пространство вокруг башни. Горела рассыпь окошек в конторе и господском доме; костёр у крыльца отбрасывал широкий багровый отсвет на истоптанные сугробы; вдалеке, за плотиной, светился железный теремок колошника на домне. Савватий подумал: если до полночи он не погасит родовой пламень, Шуртан сможет сам сбежать в домну и спастись. Домна будет работать до лета, до страды, и до лета Шуртан проживёт безопасно. А за эти месяцы Демидов придумает, как ему сохранить демона и дальше.

Савватий втащил лестницу к себе и, стоя на гребне крыши, с трудом поднял её. Лестница качалась над ним в высоте под собственной тяжестью, выворачивая руки; Савватий еле её удерживал. Наконец он попал концами жердей на ограду галдареи, и лестница замерла, будто взнузданная лошадь. Савватий подёргал её, проверяя надёжность. Путь наверх был построен.

Савватий поднимался по ступенькам, и с каждым движением словно бы обрывались какие-то нити, связывающие его с землёй, с твердью, с жизнью. Лестница прогибалась. Савватий ощущал себя подвешенным в зияющей и холодной пустоте. Трудно было отнимать руки от перекладин, хотелось замереть и не шевелиться. Чтобы не поддаться страху, Савватий смотрел только перед собой и видел бесконечные и одинаковые кирпичи кладки.

Сверху выплыл массивный карниз — опора галдареи, и Савватий с неимоверным облегчением вцепился в чугунную ограду. Ещё несколько последних движений — и он перевалился в сугроб на балконе. Успокоив дыхание, встал на ноги. Душу отпускало. Башня плыла над заснеженным полночным Невьянском, и он плыл вместе с башней как на корабле: избы, печные трубы, дымы, подворья, улицы, проулки, площади, линия острожных стен, крыши господского дома и конторы, плотина, завод, плоскость пруда, гора Лебяжка… Всё заняло свои места, всё обрело незыблемость. И башня тоже была незыблема, хоть и падала уже много лет. И решимость вернулась.

Савватий отворил дверь и вошёл в часовую камору. Жизнь мгновенно преобразилась, стала привычной и знакомой, будто он пробудился и подъём по стене башни оказался безумным и диким сном. Поблёскивали изморозью окна в переплётах, поблёскивал механизм курантов, щёлкали шестерни, спокойно и мерно клацал маятник в шахте. Но дело оставалось делом.

Савватий ободрал холстину, которую совсем недавно приколотил на дверь вместо разбитых стёкол: ещё пригодится. Холстину он запихал в свой пухлый мешок, а мешок снова повесил себе на плечи. Теперь — вниз.

* * * * *

Мощный столп Невьянской башни — четверик — был разделён на три яруса дощатыми настилами, лежащими на балках. Верхний ярус называли Слуховой палатой. Едва Савватий ступил на деревянную лестницу, что спускалась из часовой каморы в Слуховую палату, лестница вспыхнула.

Огонь появился из ниоткуда и сразу устремился вверх по боковинам и ступеням, заскочил на перила, проворно разбежался по доскам пола. Палата ярко осветилась. Языки пламени изгибались и плясали, вырастая всё выше. Треск отражался от свода и умножался эхом, перекатываясь от стены к стене.

Савватий отпрянул — откуда пожар?.. А потом почувствовал, что воздух не прёт наверх, клокоча и опаляя лицо, что дыма нет, что искры не жалят и сам огонь тоже не обжигает… Это был призрачный, ложный огонь — один лишь облик. Такое же призрачное пламя Савватий видел в каземате, в плавильном горне. Демон Невьянской башни понял, что к нему идёт человек, идёт, чтобы лишить его воли, и метнулся навстречу, желая остановить врага.

Савватий двинулся прямо в слепящее зарево. И огонь начал уклоняться от него, ускользать со змеиной гибкостью, чутко освобождать дорогу. Демон не имел силы,