Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 93
Он знал историю трагической гибели Калерии, об этом даже писали в газетах, и для небольшого города такое событие ни для кого секретом не было. Вполне возможно, что Севкин невроз действительно начался несколько лет назад, после известия о том, как погибла его мать. Ведь до этого мальчишка болел редко, и то только простудными: кашель, горло, насморк – как у всех. Но так, чтобы периодически метаться в бреду, покрываться потом и давать частоту пульса под 120? Тут явно пахнет расстройством невротического характера.
«И как это вы опять попали в точку? – изумленно спросил внутренний голос доктора. – Можно сказать, с порога!»
«Ну, во-первых, летом гораздо реже простудные заболевания, – отвечал сам себе доктор, – все больше кишечные инфекции. Кроме тошноты на диспепсию во время вызова жалоб не было». И тем не менее такая буйная реакция, более характерная для истероидного типа личности, кем его пациент никогда не был, не очень вязалась с общей картиной. Все-таки для невротического припадка одного кошмарного сна мало.
Это ясно. Любопытно… о-очень любопытно…
Доктор достал блокнот с бланками рецептов, на минуту задумался и начал быстро в нем строчить по-латыни меленькими, забавными закорючками. Оторвав листочек из блокнота, Горницын посмотрел в сторону и тут увидел большой музыкальный футляр, который стоял, как попрошайка на базаре, согбенно прислоненный к стене в углу возле окна.
– А кто, с позволения сказать, играет на инструменте? – удивленно спросил он. – Неужели больной?
Серафима расстроенно замахала руками:
– Играл, доктор, играл, а теперь каникулы в училище, так совсем заниматься забросил, вон пыль-то столбом, стыд какой. – И она побежала за тряпкой.
Доктор встал, подошел к инструменту и заглянул внутрь – в чуть приоткрытую створку футляра.
– Ах, неужели контрабас! – воскликнул он, чихнул от пыли и потрогал одну из изящных эф Амадеуса. Потом он приложил пальцы к струнодержателю и поводил ими по толстенным струнам. Амадеус что-то глухо и недовольно пробубнил.
– Красота-то какая! – почему-то сказал доктор, хотя красоты никакой не было – Амадеус был весь в пыли и, несмотря на то что ему польстила похвала, не желал разговаривать с чужими старичками. Если бы это был Серебров, еще ладно, но тут… звездочет какой-то. Нет, уж лучше помолчать. Он надулся и, если б мог, отвернулся бы к окну.
– Вы вот что, Всеволод, – сказал Горницын, любуясь на Амадеуса, – как вам станет полегче, приходите ко мне в клинику. Нет, на прием я вас, конечно, по возрасту пригласить не могу, смешно-с, но так, просто зайдете, в регистратуре скажете, что я велел, да. Так я вам пропишу уколы и дам направление в водолечебницу, на физиолечение. Будете ходить туда на процедуры, радоновые ванны, например, очень хороши при вашем состоянии, а на этом чуде, – доктор показал на Амадеуса, – советую играть пока только смычком, а не руками, и только колыбельные на сон грядущий, хе-хе, чтобы не перевозбудиться…
Севка внимательно слушал доктора, но разговаривать с ним сил у него по-прежнему не было. Ванны так ванны, а вот уколы… Он нервно сглотнул.
Вернулась Серафима с тряпкой. Она заботливо протерла футляр Амадеуса и приоткрыла окно. Доктор дал ей рецепт. Рассказал про ванны с уколами и откланялся. «Ну и слава богу, – подумала Серафима. – Теперь, может, избавится от своих страхов». Она прошлась по роскошному телу Амадеуса снаружи и внутри футляра, там, где он больше всего запылился, и закрыла его на блестящий замок, отчего тот сразу успокоился и мирно заснул.
…Лиза ждала Севку все выходные, несмотря на то что он сказал, что не придет. Она прибралась в комнате, постирала, вытерла от пыли скудную мебель и нехитрую кухонную утварь на своем обеденно-письменном столе, спустилась к бабке Юлдуз, помогла ей делать балиш с мясом, потом они попили чаю с молоком, и, когда старуха отправилась спать, что часто делала днем, потому что вечером сидела на остановке и продавала пирожки, Лиза пошла погулять.
День был хмурый, неприветливый, деревья встревоженно шелестели, предчувствуя скорую непогоду, и в одном тонком платье и легких туфлях Лизе было очень зябко. Она пошла в городской парк, где всегда можно было найти скамейку в укромном месте, под ивами и каштанами. Она любила сидеть в уединении и думать о своем, наслаждаясь шумом листвы и отдаленными голосами посетителей парка. Иногда по праздникам на старой полукруглой сцене давали эстрадный концерт: кто-то читал стихи, гимнасты показывали акробатические номера, дети пели хором, а конферансье развязным тоном один за другим объявлял номера и рассказывал шутки, над которыми зрители смеялись, даже если они их уже слышали не в первый раз.
Сегодня было тихо. Прохладный пасмурный день не прельстил отдыхающих пройтись по дорожкам парка и съесть мороженое. Продавщицы в кружевных наколках стояли возле тележек с непопулярным по погоде товаром, кутались в вязаные кофты и посматривали на серое небо из-под выцветших за лето ларечных козырьков, и только дети иногда с визгом пробегали перед пустыми скамейками, не замечая ни хмурости дня, ни кислых физиономий сопровождавших их взрослых.
«Странно, что для детей погода не имеет никакого значения, – подумала Лиза. – Они ее просто не замечают. Если им весело и хочется играть, они играют, и им – весело. Им все равно – идет дождь или снег или светит солнце. А взрослые почему-то радуются, только если погода хорошая, а если она плохая, им тоже становится плохо. У них крутит кости, свербит в носу, болит голова. Они ноют, жалуются на здоровье и глотают таблетки. Когда день прохладный, им холодно, и они ждут тепла, но едва наступает тепло, они прикрываются от солнца и тут же жалуются на жару и ищут тень. Отчего так? Ведь взрослые – это всего-навсего выросшие дети. Почему после детства мир так меняется?»
А впрочем, не у всех. Вот она как была маленькой напуганной девочкой-волчонком, от которой многие пытались только избавиться, хотя она никогда не делала зла, так она ею и осталась. Для чего меняться, если ей и так хорошо – быть всегда собой и не притворяться кем-то другим? Ей никогда не хотелось потакать чужим ожиданиям и, например, натужно смеяться, когда от нее ждали смеха, а ей не было смешно, или быть серьезной, когда ей хотелось радоваться. В то же время радовалась она тоже не как все – не хохотала, не плясала, а просто тихо радовалась – внутри и внимательно смотрела на источник радости, как будто старалась выпить невидимый, но сильно ощущаемый ею нектар, льющийся из этого предмета, будь то синее небо, глаза любимого человека или нежно
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 93
