– Могу себе представить.

Я встряхиваю головой, пытаясь прогнать ненужные воспоминания. «Все это в прошлом, – напоминаю я себе, – мне нужно забыть об этом».

Десять дней Бен проводит в Шотландии, а я слоняюсь по дому, неприкаянная, словно дух, которому некого преследовать. Больше всего я скучаю по нему по ночам, поэтому сплю в его постели, вдыхая его запах, задержавшийся на простынях, и представляя, что он здесь, со мной.

В пятницу, когда Бен должен вернуться домой, я сижу за кухонным столом с ноутбуком. Пэм у раковины моет кисти; ее волосы из черных стали кроваво-оранжевыми – окрашивание в домашних условиях явно не удалось, хотя сама Пэм уверяет, что она «уже с ними сроднилась». Она одета в мешковатый комбинезон, забрызганный краской, и болтает без умолку, абсолютно не замечая, что я пытаюсь написать статью, которую обещала Миранде. Я захожу в «Фейсбук» [15] – непрерывная болтовня Пэм отвлекает меня от работы, и я знаю, что не сумею ничего сделать, пока она в помещении. По привычке я заглядываю на страницу Люси в «Фейсбуке», которую до сих пор держу открытой: я не решаюсь связаться с техподдержкой, чтобы удалить ее. Я утешаюсь, рассматривая старые посты на ее странице, фотографии, которые она загрузила, пока была жива, забавные сообщения на ее стене, которые мы отправляли друг другу. На фотографии в профиле, сделанной на какой-то вечеринке, мы запечатлены вдвоем: бессмысленно улыбаемся, волосы влажные от пота, позади нас, немного не в фокусе, танцует толпа людей. Я улыбаюсь, вспоминая, как Ния сделала этот снимок на открытии нового клуба в Ковент-Гардене. На лбах у нас блестят капельки пота, волосы откинуты назад, губы не накрашены, и даже мне приходится внимательно присмотреться к фото, чтобы вспомнить, кто из этих улыбающихся, радостных девушек – я.

Письма в коробке наверху – единственное, что у меня осталось от Люси. Да, я могу зайти на ее страницу в «Фейсбуке», прокрутить видео, сохраненное у меня, но именно письма значат больше всего, потому что в них она вкладывала свои мысли и чувства. Когда я читаю их, то слышу ее голос, представляю, что она говорит со мной. Письма были чем-то общим, чем-то личным, предназначенным только для нас двоих, а не для трехсот ее контактов в «Фейсбуке». И когда я думаю о том, что три из этих драгоценных писем Беатриса забрала и спрятала неведомо где, во мне вспыхивает такой сильный гнев, что мне требуется время, дабы успокоиться и обрести самообладание. Я не тороплюсь – но я верну эти письма.

Пэм продолжает болтать, но ее слова пролетают мимо моего слуха. В ленте событий на странице Люси появилось что-то новое, ее статус изменился. Мое сердце начинает бешено колотиться, и я быстро моргаю, пытаясь убедиться, что прочитала все правильно. Но ошибки нет. Слова плывут перед глазами, и у меня начинает кружиться голова.

«Меня решили заменить». Мои пальцы дрожат, нависая над клавиатурой. По дате я вижу, что это было написано вчера. У меня пересыхает во рту. Неужели ее учетную запись взломали? Может быть, это сделал какой-то идиот, но зачем писать такое? Что это значит?

– Ты в порядке, милая? – спрашивает Пэм, заметив потрясение на моем лице.

Я не могу заставить себя сказать ей о случившемся, потому что, как бы я ни любила Пэм, как бы ни ценила ее ободряющее присутствие, ее уверенность – даже если не брать в расчет то, что она изрядно зациклена на себе, – я сомневаюсь, что она меня поймет. Когда я получила в свой день рождения те цветы, она выглядела невозмутимой, почти равнодушной, уверяя меня, что этому, вероятно, есть логическое объяснение. Как будто оно может существовать!

Поэтому я изображаю на лице неестественную улыбку и говорю, что со мной все в порядке, и она, похоже, верит этому, поскольку собирает свои кисти и, напевая, поднимается по лестнице.

«Зачем ты это написала, Люси?» – думаю я, прежде чем успеваю спохватиться, – и слезы застилают мне глаза, когда до меня доходит, что, конечно же, Люси этого не писала. Да и как она могла написать? «Она же мертва. Она мертва, черт возьми!» Я делаю глубокий вдох, пытаясь сосредоточиться на процессе дыхания. Потом захлопываю крышку своего «Макбука», говоря себе, что это ошибка, что это ничего не значит. И нет ничего страшного, жуткого, тошнотворного в том, что это сообщение появилось на стене моей сестры спустя почти два года после ее смерти.

Когда я проверяю сообщение позже, оно исчезает, и я начинаю сомневаться, было ли оно вообще.

Когда маленький «Фиат» Бена наконец сворачивает на нашу улицу, уже темно. Я наблюдаю из окна своей спальни, как он подъезжает к дому. Я бегу вниз по лестнице и открываю входную дверь, когда он ступает на дорожку. На нем темно-зеленая вельветовая куртка, которую я раньше не видела, и шерстяная шапка, скрывающая волосы. Хотя сейчас только конец августа, погода заметно ухудшилась, так что кажется, будто наступила осень. Я безумно скучала по Бену. Я бросаюсь к нему, но что-то в его поведении заставляет меня замешкаться у кованых ворот. Он выглядит усталым, загар, приобретенный за лето, потускнел, плечи ссутулились. Я окликаю его, и он поднимает взгляд; при виде меня он улыбается, и эта улыбка преображает его лицо. Я открываю ворота и бросаюсь в его объятия, а он роняет свой чемодан на тротуар и обнимает меня обеими руками.

– Я скучал по тебе, – говорит он мне в волосы, крепко прижимая меня к себе. – Это были ужасные дни.

Я сочувственно киваю, вспоминая его поздние вечерние звонки с жалобами на босса, на непомерно долгие часы работы на «шарашкину контору», в которой ему пришлось трудиться.

Он подхватывает свой чемодан, и мы идем в дом.

– Где Би? – спрашивает он. – Как дела у вас обеих?

Я заверяю его, что у Беатрисы все отлично, что последние десять дней мы вчетвером прекрасно ладили друг с другом. И хотя Кэсс все еще остается для меня загадкой, я уже привыкла к ее незаметности, к тому, что она шныряет по дому тихо, словно кошка; похоже, единственный человек, с которым ей комфортно, – это Беатриса. Когда мы идем на кухню, Бен спрашивает меня, часто ли я вижу Ниалла, и по его напускной беззаботности я понимаю, что он пытается подавить в себе чувство ревности – его беспокоит мысль о том, что он больше не единственный мужчина в жизни сестры.

Разогревая на ужин куриную запеканку, приготовленную Евой,