– Мы опоздали, – сказал он, ставя чашку. – Это лодка, которая берет из Бавено пассажиров для парохода. Впрочем, парохода еще не видно. Мы должны спешить, графиня.

– Не могу больше удерживать вас, – отвечала она. – Надеюсь, впрочем, что синьоре Лекки не позабудет дороги в виллу Боленгари, когда снова посетит здешние места, чего я от всей души желаю. Добрый путь, синьоро Лекки! Добрый путь, синьоре russo!

Мы откланялись графине. Анзельмо, Джироламо и сам провинциал проводили нас до ворот виллы.

– Я скоро увижусь с вами в Локарно, синьоро Лекки, – сказал последний, прощаясь. – Дела, удерживающие меня здесь, почти кончены.

Бегом помчался Лекки по дороге к Бавено. Я едва поспевал за ним. Тысяча вопросов шевелились на моих губах, но Лекки зажал мне рот на первом слове.

– После, после! – сказал он. – Теперь надобно спешить. Мы решительно опоздали. Чтоб черт побрал эту старую гарпию! О! Я вам порасскажу про нее…

Наконец мы достигли Бавено, почти выбившись из сил. Содержатель гостиницы встретил нас на лестнице.

– Обед ваш давно готов, синьоры! Два часа било.

– Черт возьми! – отвечал Лекки. – Когда ж нам теперь обедать? Лодка уж уехала!

– Уехала, синьоры! А вы непременно хотите поспеть на пароход. Еще можно. Вон, пропасть лодочек, которые довезут вас – только не дорожитесь. А я прикажу отпустить обед с вами.

– Очень хорошо! Сделайте милость! Поскорее же!

Я побежал в свой нумер, Лекки в свой. Чрез несколько минут мы уже были в походе. Один слуга тащил чемоданы Лекки; другой нес большую корзину с блюдами и бутылками. У берега стояла опять лодочка Фиореллы. Мы кивнули ей, и как старые знакомые, не торгуясь, бросились в лодочку. Слуга, несший корзину, наказал Фиорелле, чтобы она в целости доставила назад в трактир блюда, ножи, вилки и бутылки.

– После, после! – повторил Лекки, когда я опять, было, заговорил о вилле. – Теперь надо есть.

И мы принялись работать зубами, между тем как лодочка понеслась к Изоле-Белле. Предусмотрительная Фиорелла натянула полотно сверх лодки, чтобы защитить нас от полуденного зноя. Теперь оно не достигло своей цели. На озеро набежал с гор свежий ветерок, который всё более и более разыгрывался. Волны прыгали по озеру крупными зайцами. Фиорелла мужественно боролась с ними. Мы уже подъезжали к Изоле-Белле, оканчивая последнее блюдо холодного жаркого, как вдруг пошел сильный дождь…

– Не прикажете ли завернуть в «Дельфино»? – произнесла Фиорелла.

Иоганн Генрих Блейлер-младший. Изола Белла, 1837 г.

– А между тем пароход уйдет, – отвечал Лекки, наливая мне в стакан вина. – Corpo di Bacco![234] Что нам делать?

– Так я вас провезу в такое место, где вы укроетесь от дождя и не пропустите парохода…

Она направила лодочку вокруг Изолы-Беллы.

– Только вы, синьоры, обманули меня. Вы знакомы и с графинею и с падре Анзельмо. Что бы вам сказать мне? Я бы вас попросила замолвить словечко обо мне и об Карлино… Вы не знаете Карлино… Вот что стоял там, на Изоле-Пескатори, как мы ехали мимо…

– После, после! – кричал Лекки. – Теперь ничего не слышно.

В самом деле, ветер бушевал, озеро шумело, дождь пробивал насквозь полотняную покрышку, которая едва держалась на тоненьких шестиках.

Лодка наша обогнула остров и поворотила к его южной оконечности, перпендикулярно вырастающей из среды волн.

3. Это кто?

– Ба! ба! ба! Куда мы это заехали? – вскричал Лекки. – L’antro di Polifemo!

В самом деле, лодочка наша нырнула в род Полифемовой пещеры, образованной одною из аркад, подпирающих великолепную пирамиду Изолы-Беллы. Устье этой пещеры одрапировано было роскошною зеленью растений, частью свесившихся с нижней террасы сада, частью укрепивших свои коренья в самых контрфорсах. Внутри, стены и свод были убраны разноцветными ракушками, подделанными под вид сталактитов. Кругом стен шла мраморная широкая скамейка. Волны, вбегая в глубину грота, расшибались об нее и выбегали назад шипучею жемчужною пеною.

К довершению картины, в этой пещере находилось существо живое, не похожее, однако, на Полифема.

У самого входа, на краю скамейки, сидел монах во всей живописной нищете костюма миноритов, называемых в Италии «сокколанти» и «риформати»[235]. Он одет был в серую сермягу, подпоясанную толстою узловатою веревкою. Тяжелые сандалии прикреплялись к босым ногам узенькими ремешками, которые красными рубцами въедались в ступни, и без того истрескавшиеся от солнца. Капюшон монаха был закинут за плечи, и потому голова его была вся наружи; она имела бронзовый отлив, наведенный не европейским небом, хотя рисунком ее изобличался настоящий итальянский тип. Монаху было лет за тридцать, не больше; но, конечно, тяжкая трудническая жизнь иссушила его мышцы, высосала из жил кровь, вылощила как пергамент кожу, сквозь которую чуть не просовывались острые кости. Его можно было принять за одну из тех, грубой старинной резьбы, статуй, обглоданных временем и переменами стихий, которые так нередко встречаются в католических землях у ворот монастырей, при входе церквей и часовень. Неподвижно смотрел он на разбивавшиеся у ног его волны, и только трепетание пальцев, перебиравших розарий, обнаруживало в нем присутствие жизни.

Тарас Шевченко. Католический монах[236](иллюстрация к повести Н.И. Надеждина «Сила воли. Воспоминание путешественника»), 1839 г.

Наше прибытие исторгло его из этой видимой бесчувственности. Он накинул быстро капюшон свой на голову, и потом уже поднял на нас глаза. Каково ж было мое удивление, когда Лекки вдруг всплеснул руками и закричал:

– Сильвио!

Казалось, тайный трепет пробежал по членам монаха. Но он сохранил всю свою наружную тишину. Он только погрузил глубокий взор в Лекки, не отвечая ничем на его восклицание.

В эту минуту в устье пещеры врезалась лодка с красным флагом, наполненная пассажирами.

– Гей, держи левее! – крикнул голос кормчего Фиорелле. – Береги свою ореховую скорлупку!

Прежде чем Фиорелла успела отпихнуть свою лодочку в другую сторону грота, Лекки выпрыгнул на скамейку к монаху. Прибывшая лодка отрезала меня от них, а шум пассажиров заглушил продолжение их разговора, который сделался взаимным.

По капризу, свойственному подгорным сторонам, тучка, загнавшая нас в это убежище, успела уже умчаться. Над озером, прямо против нас, раскинулась яркая радуга. Под нею виднелась уже лента дыму приближающегося парохода.

– Просим покорно, – бормотали голоса пассажиров. – Вот, если б мы послушались содержателя «Дельфино», да вздумали дожидаться его тухлой яичницы, прозевали бы мы пароход.

– Что ж? Ему от того было бы не хуже. Привелось бы тогда и отужинать у него, да и отобедать завтра. Он себе на уме.

Я спешил расстаться с Фиореллою. Но