– Я хотел узнать, каково это.

– Хотел узнать, каково это.

– Ну ты понимаешь.

– Ничего не понимаю.

– Каково это – стать водой. Тьмой, немой и холодной.

– Да зачем?

Натан к дороге обращается, не к Гарту.

– Хотел узнать, каково это. Что чувствует Робби.

Гарт упирается лбом в руль.

– Ну зачем тебе это знать?

– Хочу. Хочу знать.

– Ты ребенок еще. Мальчишка.

– Надоело, что ко мне так относятся.

Гарт поднимает голову.

– Ни к чему тебе даже думать об этом.

– Ну все же думают.

Ветвь сосны метелкой обмахивает крышу машины.

Гарт говорит:

– Ты не сделал ничего плохого.

И нагибается к Натану. От Гарта пахнет табаком и чем-то мясным, сырой сарделькой как будто. Впервые Натан чует его запах, впервые они так близко.

– Обниматься не будем, ладно? – говорит Натан.

– Да я и не собирался.

– Ты не плачешь случайно?

– Не-а.

Гарт наклоняет голову – теперь их лица вровень. Он и не думал плакать. Натану даже неловко, что спросил об этом.

– Ты не сделал. Ничего. Плохого, – повторяет Гарт.

Вполне вероятно, просто выдавая свое мнение за истину.

Натан слушает. Слушает Гарта. И смотрит на дорогу. В такие ночи кажется, что за пределом освещенного фарами пространства дорога уходит в бесконечность, никуда не приводя, кроме как к самой себе.

– Пора везти тебя домой, – говорит Гарт.

– Еще минутку.

– Зачем тебе минутка?

– Да так, нужна.

– Ладно. Ровно через минуту везу тебя домой.

– Угу.

Неожиданно для самого себя Натан, потянувшись, берет Гарта за вихор. И так сидит, держа его за волосы.

Гарт не двигается. Как будто это самое обычное дело – сидят они вдвоем в машине, и Натан держит его за волосы.

Фары освещают дорогу, посыпанную сосновыми иглами, – с канавами и выбоинами и серебристым отблеском раздавленной банки из-под диетической колы, освещают этот беспрерывный разбег в никуда. Натан вспоминает лес из сказок, в котором отважившихся зайти туда детей поджидали волки, злые духи или пряничные домики. Дети, правда, насколько Натану запомнилось, всегда выходили победителями. Невредимыми выбирались из леса. И вот теперь Натан размышляет, не умолчали ли авторы сказок о переменах, произошедших с этими детьми. Поневоле переменишься, после того как засунул старуху на лопате в ее же собственную печь, или перехитрил гнома, собиравшегося тебя съесть, или был вытащен лесорубом из волчьего брюха.

Чесс лежит на диване с Одином на груди – надеется подготовить его к ночному сну, успокоив немного. Зря он, конечно, вечером дремал. Этот ребенок, однако, засыпает, только напрочь выбившись из сил. Этот ребенок почти не спит и не ест. Не интересуют его обыкновенные удовольствия типа еды и отдыха. Он любит Чесс и, возможно, Гарта и любит голубого кролика Бу, которым шевелит теперь, ухватив его за длинные лапы. Один, как известно Чесс, в недоумении: почему это никто, кроме нее, не понимает, что Бу живое существо, просто не способен двигаться и говорить сам по себе?

– Где все были? – говорит Один кролику.

– Все тут, – отвечает Чесс. – Все тут, рядышком.

Один шевелит кроликом еще усерднее. Кролик рад это слышать.

Чесс, Один и кролик Бу придумают, что делать с Гартом. Иначе никак, иначе уже просто слишком поздно. Даже если Чесс примет предложение из Беркли, переедет на другой конец страны и будет растить Одина в одиночку, поздно говорить сыну, что отец его неизвестен и найден не может быть.

Но переедет она в Калифорнию или нет, никуда ей не деться от всего этого, от мужчины, который хочет больше, чем она может дать. Чесс придется, пусть и против воли, включить в свою семью отца ребенка (такого себе, посредственного отца), и не важно, несколько кварталов между ним и ею или целый континент. Этот отец не может или не хочет ставить чужие интересы выше своих. Этот отец не оправдает надежд, будет вести себя по-отечески только когда ему удобно, только когда ему охота. А Чесс будет год за годом, прилагая все старания, убеждать взрослеющего Одина, что папа желает ему только добра, просто к кое-чему он в принципе не приспособлен и лучше не ожидать от папы непосильного для него – ну не смог забрать сына вовремя из школы, ну опоздал на самолет в Калифорнию.

Чесс не помнит, слышала ли похожие истории о собственном отце от матери (Он много работает, Он вырос в страшной бедности, Не все его слова нужно принимать всерьез) или сама их себе рассказывала.

Проще простого начать сравнивать Гарта с ее отцом, зацикливаться на разнообразных проявлениях этого будто бы вновь обретенного отца, несмотря на их с Гартом различия во внешности и роде занятий. Но и не сравнивать нельзя, слишком очевидно сходство.

– Все приходят потом, – говорит Один кролику.

– Да, – отвечает Чесс. – Все приходят потом.

Дэн стоит на переднем крыльце, за промоиной света от висящего над ним фонаря стрекочет и ухает ночь. Дэн достает из кармана пузырек, отвинчивает крышку, втягивает чуток в одну ноздрю, потом в другую.

Моментальная вспышка, тихий гул и такое чувство, будто ты со щелчком вписался в собственное “я”, как рука в хирургическую перчатку. Другим людям, большинству, неведомо, что такое этот приход в себя. Ты вернулся, ты – это снова ты, твой внутренний радиоприемник заработал без помех.

Ему бы следовало сильнее мучиться чувством вины. Да, наверное, следовало бы.

Но попробуй побыть Дэном без хоть какой-нибудь поддержки. Попробуй стать счастливым, утверждать, что ты счастлив, с таким вот пшиком вместо успеха, с сообществом невидимых подписчиков, среди которых есть и ненормальные. Попробуй оставаться бесконечно терпеливым и по-отечески заботливым после второго уже провала на музыкальном поприще. Попробуй предоставлять трехразовое питание каждый божий день, да еще преподавать. Попробуй безропотно переносить то обстоятельство, что все твои усилия – и жизнерадостное самоуничижение, и разорвавшийся под дождем посреди Фултон-стрит пакет с продуктами – не помогли тебе не стать позорищем в глазах собственного сына, наверное, больше любившего бы тебя, будь ты познаменитей. Да, знаменитостей даже их родственники любят больше. И если уж на то пошло, попробуй спросить его, не усложнилась бы, прославься ты, жизнь еще сильней, – ну сколько мальчишек-подростков захотят видеть своих отцов рок-звездами, когда поймут, что такому отцу и сын должен соответствовать? Попробуй спросить себя, не неприятен ли ты просто-напросто собственному сыну. Попробуй со всем этим справляться, да еще вставать с утра пораньше вместе с детьми, идти на работу, потом опять домой, там готовить ужин и, наконец, уложив детей спать, бодрствовать до глубокой ночи, продолжая сочинять музыку. Попробуй быть человеком, не