Чесс никак не думала, что этот беспечный эгоцентрик, художник на “дукати” решит, будто влюбился. Не могла вообразить, что он вообразит себя ее мужем.

– А это ой как нелегко, – говорит Изабель.

– Тут-то как раз самое смешное. Я ведь думала, будет наоборот. Ну не то чтобы легко, но… как-то так: есть ребенок и я, а есть мой друг Гарт, выручающий нас, когда надо.

– Да уж, и я, пожалуй, думала, выходя за Дэна, что нам будет… что все будет хотя бы в целом, хотя бы относительно… несложно.

– Женщина всегда считает: мне видней. Тебе так не кажется?

– Всегда считаешь, что у тебя будет по-другому, вот как мне кажется. Ты ведь не похожа на остальных женщин.

Чесс издает хриплый смешок – будто сова ухает.

– Я всегда была совершенно уверена, что на других женщин не очень похожа.

Изабель смеется в ответ, но мягче и осторожнее.

– По-моему, все женщины считают себя не очень похожими на остальных, а?

– Вот, наверное, и объяснение всему, да? Каждая из нас считает себя непохожей на других женщин.

– И вот, однако, к чему мы пришли, – говорит Изабель.

– А я, однако, чувствую, что отчасти в ответе. За это. За ситуацию с Гартом.

– Правда?

– Я как бы оставила место для этого. В смысле никогда его к себе не притягивала, но, может, и не слишком отталкивала.

– Нам с тобой нужно поближе подружиться. Как считаешь?

– Согласна, – отвечает Чесс. – Если только не брать во внимание, что вообще-то мы не очень друг другу симпатичны.

– По-моему, нам это не должно помешать. Часто ли между подругами бывает настоящая симпатия?

– Совсем тут уныло становится, – говорит Чесс.

– И ты устала.

– Ты устала.

– Надо возвращаться в дом.

– Встать бы с этого кресла.

– Не ожидала, честно говоря, что кто-нибудь в него усядется.

– Чего оно вообще тут стоит?

– Ножка сломана.

– Это я вижу.

– Все собираюсь починить его.

– Да не будешь ты его чинить.

– Но выбросить тоже рука не поднимается. Надо идти в дом, ужинать пора.

– Надо.

Они медлят. У них как будто есть общий секрет, но вслух его не произнесешь. Секрет такой: обе они, обоюдно умолкшие, утомленные, но бдительные, не имеют спутника на этой земле, хоть и не одиноки; обе ожидают обрушения чего-нибудь – кресла, дома или экономики; обе чутко улавливают вероятные шумы на расстоянии – будь то подъезжающий автомобиль или хнычущий ребенок; этим двум женщинам нельзя ослабить внимания, ни на секунду, и приходится волноваться о будущем, ведь будущее грозит уничтожить их детей. Эти две женщины считали, каждая по своим причинам, что не похожи на других. Вот и весь секрет, ни больше ни меньше.

Чесс не без труда поднимается со сломанного кресла, издающего в ответ слабый скрип – от трения дерева о дерево.

– Встала.

– Его в самом деле можно починить. Это кресло в стиле шейкер.

– Да не шейкер это. Обычное старое сломанное кресло.

– Пусть так. Но я купила его почти даром на блошином рынке.

– Выброси, и все. Некоторые вещи не стоят хлопот. Даже если куплены почти даром на блошином рынке.

– Наверное, ты права.

– Слышу Одина, кажется.

– Надо идти.

– Нас все ждут.

– Ага. Ждут.

Прежде чем вернуться в дом, Изабель просматривает последнюю публикацию Робби. Сорок семь лайков.

Робби явился. Он там, за окном спальни Вайолет, – тьма поменьше внутри большой тьмы. Он оживший сгусток, одушевленное волнение воздуха.

Вайолет думала, он будет больше похож на себя.

Он явно растерян, он заблудился, и не то чтобы напуган, и не то чтобы нет. Теперь Вайолет это знает и рада. Он как будто спал, а потом пробудился во тьме и не поймет, дома он или не дома, лучше ему снова заснуть или встать и выяснить, где он находится.

Считает ли он и ее частью собственного сна, Вайолет сказать не может.

Но может стоять за окном в желтом платье, которое он купил для нее однажды, а после аплодировал – не только платью, но и ей, той девочке под платьем. Вайолет знает, он очень хотел наблюдать, как она все больше становится самой собой, очень хотел при этом присутствовать. А теперь он – лишь волнение ожившего воздуха за стенами незнакомого ему дома, но в каком-то смысле он тоже все больше становится самим собой. И пока это происходит, Вайолет будет стоять за окном в желтом платье как напоминание об этом мире, откуда Робби переходит в другой. Это она может для него сделать.

В свете фар Гарт видит только дорогу и лес, пока они не озаряют внезапно Натана. Тот с отрешенным видом стоит на обочине. Гарт притормаживает, опускает стекло со стороны пассажирского сиденья. А Натан якобы в упор не замечает ни Гарта, ни машины.

Волосы его намокли, налипли прядями на лоб.

– Что с тобой? – спрашивает Гарт.

– Ничего.

– Ты что, мокрый?

– Нет.

– Садись в машину.

– Да нормально все.

Перегнувшись через пассажирское сиденье, Гарт открывает дверцу.

– Садись, говорю, в машину.

Натан безмолвно подчиняется. Устраивается на пассажирском сиденье, но дверцу закрывать, похоже, и не думает.

Натан промок до нитки. Его трясет.

– Дверь закрой, – говорит Гарт.

Натан закрывает. Подсветка салона выключается.

– Ты чем это занимался? – спрашивает Гарт.

– Ничем.

– Ты в озере плавал, что ли?

– Поехали домой, а?

– Ты окоченел весь.

– Да ничего.

– Там одеяло лежит на заднем сиденье.

– Нормально все.

Гарт тянется назад за одеялом.

– Оно, правда, детское.

Гарт подает одеяло Натану, тот не берет. Сидит молча, сложив руки на груди. Стучит зубами – Гарту слышно.

Он сам обертывает плечи Натана одеялом. Говорит:

– Так чем. Черт возьми. Ты занимался?

– Ничем.

– В озеро, блин, нырнул.

– Вода была просто ледяная.

– Еще бы. И зачем ты это сделал, скажешь?

– Нет.

– А если не повезу тебя домой и вообще никуда, пока не скажешь?

– Хотел на звезду посмотреть.

– Чего?

– Из воды.

– На звезду-то можно и с берега посмотреть. Поднял голову и смотри.

– А я хотел из воды.

– Зачем?

– Не знаю.

– Зачем?

– Думал, наверное, что оттуда звезда выглядит по-другому. Дурацкая, конечно, была затея.

– Ну почему? Не то чтобы однозначно дурацкая. Но вообще-то да, дурацкая.

– Хотел, наверное, проверить, увижу ли ее оттуда. Откуда никто и никогда не видел. А вообще, не будем об этом, ладно?

– Да нет. Вообще-то нет. Не ладно.

Трясущийся Натан сидит, уставившись вперед, на освещенную фарами дорогу.

– Когда я нырнул, то совсем перестал ее видеть. Звезду в смысле. Только темень вокруг и тишина.

– Суть я