Слышала, что лет десять назад его появление в баре заставляло посетителей оставить полные кружки и разойтись. Где появлялся Мак, там возникала перестрелка. Кто-то из людей отца болтал, что его способность убивать, сохраняя спокойное выражение лица, пугала весь Чикаго.

– Если бы я хотела ответить на этот вопрос, я бы ответила.

Слишком дерзко? Возможно. Но если Мак сначала обещает понять меня, а потом злится на то, что я посмела в кого-то влюбиться, – значит, заслужил. И я не боюсь его реакции, он никогда не причинит мне боль. Максимум – разобьет сердце, но это произойдет в любом случае.

– Отец знает?

– Конечно нет.

– Это кто-то из наших?

Разговор превращается в допрос. Я пытаюсь отстраниться, но Мак не дает: он перехватывает мою руку и почти насильно укладывает мою голову обратно на свое плечо.

– Я на твоей стороне, Эйвин. – Он снова меняет тон, стараясь звучать успокаивающе. – Твои секреты умрут вместе со мной.

Это правда. По крайней мере, всегда так было: отец не узнал ни об одной из моих проделок, которые я провернула вместе с Маком.

Но как рассказать такой страшный секрет, если он теперь касается не только меня?

– Это… кое-кто из наших, да. И отец не одобрит мой выбор.

– А я?

– Не знаю.

Между нами повисает тишина. Если бы отец не придумал эту дурацкую свадьбу, я могла бы счастливо жить еще пару лет, пока учусь. И потом… Может, мои чувства потихоньку угасли бы. О них ведь никто не знает, даже подружки думают, что я просто еще не встретила того самого.

Разве я виновата, что встретила того самого, когда мне было две недели от роду? Отец говорил, что мама принесла меня в корзинке к его порогу и оставила там с запиской: «Это не только моя дочь, но и твоя».

Я никогда ее не видела. Моими родителями стали отец и Мак. Кто-то из наших однажды сказал, что, если бы они не баловали меня так сильно, я, может, и выросла бы нормальной. Не помню, кто это был: память об этом человеке вместе с его именем стерли из истории клана.

– Это рыжий Томмо? – Голос Мака вновь напрягается. – Видел, как вы болтали.

Пытаюсь вспомнить, когда я в последний раз его видела, но никак не получается. В прошлом… месяце?

Кажется, тогда отец собирал всех на ужин в нашем доме, и Томмо рассказывал мне, как его перепутали с Эдом Шираном.

– Конечно нет, – смеюсь я. – И мы болтали месяц назад.

– Ничего удивительного, ты уже неделю сидишь дома. Или это Лоркан, который с тобой дежурит?

– Мак, у Лоркана жена и двое детей.

– Мало ли…

– Даже если бы мне нравились парни с трижды сломанными носами, его жена – лучшее отрезвление. Она латиноамериканка.

– Не такая уж она и…

– Один из его переломов – от ее сковородки.

– А вот об этом я не знал, – с ухмылкой в голосе замечает Мак.

– Я бы не рискнула. Да и Лоркан того не стоит.

– Ты вызываешь во мне чувство стыда, бонни, и мне это не нравится.

Ему очень полезно. Пусть на секунду задумается, может, я не такая уж и маленькая девочка? По крайней мере Мак начинает представлять, что я могу быть влюблена. И кто-то может быть влюблен в меня… Даже жаль, что не он.

– Я не специально. – Пожимаю одним плечом, боясь пошевелить вторым. Оно ведь касается Мака. – Вечно с нами, ирландцами, так.

– Как удобно, – в его тоне сквозит легкий намек на возмущение, – когда надо – ты ирландка. А когда надо – американка.

Подняв глаза, вижу, как теплый ласковый солнечный зайчик скользит по носу Мака. Я могла бы сидеть так годами. Наблюдать, как легкая морщинка у его рта становится глубже, ждать, когда же этот бессмертный шотландец начнет по-настоящему стареть.

Отец иногда говорит, что выглядит как сморчок рядом с Маком. А еще обвиняет в этом меня, которая, видите ли, треплет ему нервы. Но Мак действительно не выглядит на свои сорок пять. Никто ни разу не путал его с моим отцом. Было бы странно даже называть его Дядей.

Я бы хотела ежедневно видеть его по утрам. Пусть стареет, я не против. Пусть кашляет, сморкается, кряхтит… Что еще делают люди в возрасте? Сейчас, когда Мак смешно морщит нос, хочется на секунду представить, что мы действительно пара. Просыпаемся вместе, я делаю завтрак, и он исчезает в мокром и мрачном Чикаго, чтобы позже, ночью, вернуться домой. Ко мне.

Никогда не фантазировала о свадьбе, платье и цветах, зато в последнее время все чаще – о том, какой прекрасной может быть совместная жизнь после. Я могла бы рисовать, особенно в такие редкие светлые дни, как этот. Может, даже нарисовала бы Мака с этим дурацким солнечным зайчиком и наморщенным носом.

– Кто он, Эйвин? – со вздохом спрашивает Мак.

– Ты, – вырывается у меня.

Спустя долю секунды я руками зажимаю рот в ужасе от того, что сказала это вслух. Что со мной? Почему не удержалась?

Мак поворачивается, и рядом с нами в беседке словно вырастает огромный слон, которого он больше не может не заметить. Я тут же отстраняюсь.

Нужно что-то придумать. Перевести в шутку. Нельзя же так глупо признаваться, тем более в самом сокровенном! Мак не должен знать, что все это время я была в него влюблена: он же сразу начнет меня убеждать. Приводить свои ужасные взрослые доводы, призывать к разумности и делать все, что он обычно делает, когда думает, что я творю глупости.

Ни одной идеи. Я с ужасом наблюдаю, как в глазах Мака появляется паника, когда он осознает вес моих слов. Боже, это словно ночной кошмар! Один из тех, что бывали у меня в детстве после первого похищения: мне нужно бежать, а я не могу сдвинуться с места.

– Не шути так, Эйвин, – веско произносит Мак.

Это звучит настолько обидно, что я невольно вскидываю брови. Еще никто не отвергал принцессу мафии… Она никому ничего и не предлагала, но не это сейчас важно. Да, я сделала глупость, когда призналась, не подумав. Но отец учил меня твердо защищать свои слова и никогда не брать их обратно.

«Даже если ты сморозила чушь, принцесса, – говорил он, – продолжай с гордо поднятой головой».

Его слова всплывают в моей памяти одним из любимых воспоминаний, и я действительно машинально приподнимаю подбородок.

– Я не шучу со своими чувствами, Мак, – отвечаю чьим-то чужим, холодным и уверенным голосом, – и тебя попрошу этого