– Помнишь, как мы забрались в старый домик на дереве, когда там сломались все ступеньки? Нам тогда было по сколько? Лет по одиннадцать? А потом, когда мы пошли в какой-то дом на окраине якобы с привидениями, где на спор надо было провести ночь, и мы сидели с фонариками спина к спине? Я думаю, если мы вместе пережили все это, то расстояние вряд ли нас остановит.

Шарлотта обняла Кита.

– Ты прав, – прошептала она ему в грудь. – Только не думай, что если мы стали парой, то я поддамся тебе в файтинге.

Кит засмеялся и погладил Лотту по спине.

– А я надеялся…

– Кстати. – Шарлотта отдалилась, чтобы посмотреть ему в глаза. – Как насчет устроить реванш? Позволю тебе немного отыграться.

– Осторожнее, – сказал Кит и, надев очки, поправил их пафосным движением в стиле злодея. – Я все еще могу превращать взглядом в камень.

– Я потомок Франкенштейна, – сложив руки на груди и вскинув подбородок, с наигранной надменностью сказала Лотта. – Мне это не страшно.

– Кто первый доберется до приставки, тот играет за ледяного персонажа. На счет три. Раз. Два. Три!

Мокко и ристретто

Саммер Холланд

– Мокко на фундучном молоке с двойной порцией шоколада и посыпкой из взрывающейся карамели, чтобы это ни значило.

Мак протягивает мне высокий прозрачный стакан с купольной крышкой, из которой торчит край трубочки. Взбитые сливки еще не успели осесть: он шел из кофейни так быстро, как только мог. И все же его каштановые волосы с легкой проседью остались идеальными, а очки сидят на носу как прибитые.

Впрочем, Мак всегда быстро двигается, наверное, научился.

Серое небо над нами напоминает, что осень в Чикаго полноправно вступила в свои права. Кто знает, когда мы вновь увидим солнце? В этом городе всем настолько не хватает витамина D, что люди передвигаются как сонные мухи. Или, как сейчас, вовсе не показывают носа на улицу.

– Спасибо, – улыбаюсь я, забирая у него стакан. – Ты все правильно запомнил.

– Твои запросы у меня вместо кроссвордов – оберегают от старческой деменции.

Ветер в спину поднимает мне волосы, и приходится подождать, чтобы они не попали в сливки. Мак поднимает ко рту свой картонный стаканчик и закатывает глаза.

– До сих пор хочешь гулять?

– Не обсуждается, – отвечаю я.

За эту неделю я успела до тошноты наглядеться на стены своей спальни. У отца снова проблемы в бизнесе, а значит, я снова не могу чувствовать себя в безопасности. Ну, он так говорит, а с учетом того, что к двадцати трем годам меня похищали трижды, не верить в это было бы глупо.

Семестр только начался, поэтому могу прогуливать сколько влезет – но я все равно занимаюсь из дома. Художественная академия не любит лентяев, и, если я отстану по любому из предметов, это будет поводом для мастеров не воспринимать меня всерьез. Им ведь не объяснишь, что опасность быть похищенной – это не шутка отца. Тот вообще ненавидит шутить.

Когда однокурсники болтают за моей спиной о том, как круто быть принцессой мафии – всегда с новой сумочкой и безлимитной кредиткой, – они забывают о некоторых минусах этого положения. Или, может, просто не представляют, каково это?

Для того, чтобы я покачалась на качелях в осеннем парке, отец освободил Мака на полдня. У нас завелась крыса, поэтому с охраной тоже не на сто процентов безопасно. В такие момент кажется, что честных людей в клане ровно трое: папа, Мак и я. Себя причисляю к их списку только потому, что никогда не предам отца. И я точно не крыса, мне изнутри виднее.

– А что ты заказал?

– Ристретто, – коротко отвечает Мак.

В его голосе до сих пор слышится шотландский акцент, хотя он живет в Америке уже… Двадцать пять? Тридцать лет? Они с отцом переехали примерно в одно время и точно до моего рождения. Потому что они мигранты, а я – американка. И вот сейчас, когда Мак перекатывает во рту букву “р”, как мелкий камешек, это служит напоминанием о его происхождении.

А наша семья, кстати, ирландцы. Именно поэтому, хотя меня и зовут Эйвин[21], в честь бабушки, ни одна живая душа не может прочесть это имя с первого раза. Друзья зовут меня Эйв. Преподаватели – мисс Магвайр. Папа даже не попытался адаптироваться к американскому обществу: он уверен, что все вокруг обязаны уметь читать по-ирландски.

– Эйвин? – зовет меня Мак.

Кажется, я пропустила какой-то вопрос.

– Мяу? – Поворачиваюсь на его голос. – Звал?

– Кофе остынет, – замечает он.

Точно, мой мокко. Делаю глоток и, оттолкнувшись посильнее, взмываю вверх. Сладкая жидкость и крохотный осколок щиплющей язык конфеты напоминают, что наступила осень. В парке так тихо и спокойно, словно Чикаго вымер. Хотя еще вовсе не холодно.

Мак, к слову, тоже не совсем Мак. Его зовут Джеймс Макинтайр, но я ни разу не слышала, чтобы кто-то так его называл. Все привыкли к прозвищу, которое принято в синдикате. Моего папу называют босс, а Мака – просто Мак. Они старые друзья, все выстроили вдвоем. И вот теперь одному из них приходится подрабатывать няней.

– Мне кажется, – снова отталкиваюсь от земли я, – здесь довольно безопасное место.

– Только пока я стою рядом.

– Обычно я гуляю в парке с друзьями, и никто меня даже не замечает.

– Да-да, бонни[22]. Самая незаметная девочка в городе.

– Я больше не девочка.

На днях мне исполнилось двадцать три. Значит, уже два года, как можно пить алкоголь и делать все что угодно.

Уже два года, как мне особенно неприятно понимать, что для Мака я все еще ребенок. Но хотя бы все еще «бонни».

Он хмыкает и оглядывается по сторонам, сканируя локацию. Я перестаю раскачиваться, но не опускаю ноги, чтобы не шуршала листва. Неужели мы правда одни в этом парке? Тихо так, будто он ненастоящий.

Может, по дороге мы оба умерли и теперь Мак охраняет меня даже здесь, в загробной жизни? Я вполне могла бы в это поверить. Сколько себя помню, столько и он рядом. Отец всегда был довольно строг в вещах, которые касались моей свободы, и я успела наслушаться всяких «нельзя», пока росла.

Зато у меня всегда был друг отца. И мой тоже. Когда я решила сбежать к подружкам на ночевку, Мак подстраховал меня на пожарной лестнице и сам отвез домой к