Старый поднял руки:

– Успокойтесь, Бёрн не такой дурак, как кажется. Он всю жизнь строит свой имидж на эпатаже, мы наблюдаем очередную выходку.

– Возможно, ты прав, но его поведение уже сказывается на репутации Компании, – проговорил я.

В дверь постучали.

– Входите.

В проёме показалось длинное лицо:

– Я кофе принесла, можно?

Я махнул рукой. Секретарша распахнула дверь, и в кабинет вошли две другие, неся подносы с чашками. Старый потёр руки в ожидании кофе с коньяком.

– Продолжаем, – нетерпеливо сказал я. – Основная проблема в том, что его уход может слишком дорого нам стоить. Мы контролируем миллионы квадратных метров торговых площадей, и если раньше этот бизнес принадлежал разным тревожным пацанам, то уже давно он только наш. Я всё подсчитал.

– И сколько Бёрн запросил? – отхлебнув из чашки, поинтересовался Старый.

– Кстати, адекватную сумму – свою долю по нашему стандартному механизму расчёта – прибыльность за год, умноженная на семь лет, – я наклонился к столу и взял в руки всем хорошо известную синюю папку с финансовыми отчётами, именуемую нами Тетрадкой. – Приблизительно сто двадцать миллиардов, и эту сумму нам нужно вытащить в течение полугода, а впереди затратное строительство Башни и ещё проекты на Таганке и Боровицкой.

Классик нахмурился:

– А заложить банкам под кредиты вместо него я должен буду собственную задницу?

– Боюсь, что не только тебе. И не только задницу.

Кто-то за столом присвистнул:

– Вопрос этот надо ещё обсосать.

Именно поэтому в свете недавних событий внезапное исчезновение Бёрна в этот важный день вызывало нешуточную тревогу.

Я вытер руки салфеткой и, аккуратно сложив её, положил рядом с блюдцем.

– Гульнара, спасибо.

– Выпейте ещё и это, – она пододвинула ко мне мерный стаканчик с густой эластичной массой. – Филя сообщил, что нужно пройти курс профилактики дегенеративных изменений в суставах.

«Скоро мне и врачи не понадобятся, – подумал я и ещё. – Что же всё-таки произойдет, если Бёрн не приедет на открытие Башни?»

Глава вторая. 2024. Бульд

Мы продали нашу новогоднюю ёлку тридцатого декабря. Собрав всё имеющееся во мне мужество, семилетний я снимал игрушки, заворачивал в бумагу и бережно складывал в коробку, стараясь не услышать тонкого звука соприкосновения стекла о стекло. Я целиком сосредоточился на этой задаче, она помогала мне не думать о том, как тоскливо будет завтра сидеть за праздничным столом и не видеть ёлки в центре комнаты. От этой мысли на глаза набежали слёзы, я незаметно смахнул их и взял двумя руками хрустального лебедя в белой глазури – только бы не уронить.

– Как у нас дела? – довольный отец вошёл в комнату и заметил моё кислое выражение лица. – Ничего, сынок, подумаешь, ёлка. Зато на вырученные деньги получишь тот набор, обещаю.

От того, что я представил целых шесть оловянных индейцев в дополнение к имеющимся солдатикам, мне заметно полегчало. Даже руки заработали быстрее, и уже через несколько минут все украшения аккуратными рядами лежали внутри коробки на положенных местах. Отец заглянул внутрь и показал мне большой палец.

Наши соседи снизу – состоятельные москвичи с квартирой в два раза больше нашей – неожиданно решили встречать Новый Год в Ленинграде и предложили за нашу ёлку баснословные деньги, как сейчас помню, шестнадцать рублей. Конечно, она была хороша, и по мне так стоила ещё дороже: трёхметровая, без проплешин, с правильной зёленой пирамидкой вверху. Именно тогда отец дал мне второй за всю жизнь совет: «Не упускай возможностей». В первом я путался, он звучал так: «Ты должен хорошо учиться и быть порядочным». Отец не объяснял, что это значит, а просто говорил лозунгами. Хорошо учиться мне нужно было, чтобы не попасть в советскую армию, где, как еврею, было бы тяжеловато. Здесь ещё более или менее, но вот вторая часть совета обросла тайнами многозначности: где заканчивается порядочность? Честный советский гражданин и честный человек – разные вещи или одни и те же? В итоге, второй совет мне тогда понравился больше, он был, в отличие от первого, понятным и практичным.

Папа служил начальником отдела в проектно-изыскательском институте с месячным окладом в «двести двадцать рублей плюс надбавка», но знал жизнь изнутри, всю юность провёл в экспедициях в тайге, за что был награждён медалью «За строительство БАМа», но так и не получил полагающуюся ему от государства машину. Просто ему не повезло, он родился в блокадном Ленинграде, и возможностей у него не было совсем. Не то, что у нас – последнего советского поколения.

Сегодня я бы ему сказал: «Пап, ёлку можно было бы и не продавать, понимаешь? Ведь, несмотря на то, что за шестьдесят лет все мы упустили тысячу возможностей, благодаря нашей дружбе и партнёрству мы оказались там, где и хотели».