Даже Сашку взял с собой: дочь моя будет идти по моим стопам, будет продолжать моё дело, с той разницей, что ей не придётся совершать собственных ошибок. Жить с детьми, это как будто иметь настоящую мафию и поддержку во всём. Я всему научу, всё передам. Я подстрахую. Только будь рядом и смотри, чем мы занимаемся, смотри, как я веду бизнес, слушайся меня.

В строгих костюмах, до блеска начищенных туфлях, с тщательно приглаженными волосами широкоплечие румяные мои парни сияли, как положено сиять настоящим московским олигархам. Пальто из мягкой шерсти у Бульда, Михеич завернулся в дублёнку свободного покроя, Классик в куртке за миллион рублей, в общем, выглядели на редкость представительно. Решили подъехать вместе, двигаясь кортежем, но Бёрн… Бёрн заявил, что приедет отдельно.

Я увидел его ещё издалека. Он стоял, широко расставив ноги, в желтой мотоэкипировке – байкерская кожанка с ремнём, перчатки, чёрные джинсы, глянцевый шлем в руках – и щурился на полуденное солнце. Новенький чёрный спортбайк Ducati Panigali, на котором он приехал, занял центральное место, позади красовался «Гелендваген» его охраны.

– Не все герои носят плащи, – завидев нас, крикнул Бёрн, широко улыбаясь. – Я ношу кожаную куртку поверх футболки!

Обычно я хорошо владею собой, но тут меня накрыло: я придвинулся к нему вплотную и от гнева перешёл на шёпот:

– Да что ты творишь, в конце концов. В таком виде ты не пройдёшь к Керченскому.

Бёрн продолжал улыбаться, как ни в чём не бывало:

– Не надо быть таким серьёзным, живём-то один раз! Чего надулся, Презик? Весело надо жить, легко. – И добавил радостно. – Я был уже у Керченского. Подписал и сваливаю.

Он подошёл к спортбайку, ловко перекинул ногу через сиденье, надел шлем и подмигнул:

– Пока!

Двигатель мотоцикла взревел, одновременно с ним глухо завёлся «Гелендваген», и Бёрн с сопровождением укатили в только ему известном направлении.

После недолгих переговоров мы поехали ко мне в офис. Молча, торопливо поднялись по широкой мраморной лестнице, прошли в просторную приёмную, через арочные окна которой хорошо просматривалось здание Правительства Москвы. В приёмной за стойкой сидела новая секретарша лет двадцати шести, с длинным лицом. Она испуганно встрепенулась и поднялась.

– Здравствуй, – не останавливаясь, я махнул рукой, прошёл к своему кабинету, приоткрыл дверь. – Никого не пускай и сделай всем кофе.

– А мне с коньячком, – подмигнул Старый.

Девушка придержала дверь рукой, пока мы, один за другим, проходили в просторный кабинет. Я долго работал над дизайном своего рабочего пространства в стиле техногенного минимализма. До меня дошли слухи, что все остальные считали его максимализмом из-за обилия деталей: посетителей смущали плазменные экраны на стенах, их было много, и они мерцали, демонстрируя благодарности от Правительства Российской Федерации и глав регионов. Напротив входа на стене – плакат: я на обложке русского «Форбса» лет пять назад, держу табличку с надписью «Левкевич: Инноватор Года».

В центре кабинета вместо типичного для помещений такого рода круглого «рыцарского» стола располагалась аскетичная металлическая пластина, каждое место за столом оснащено встроенным дисплеем.

Я стоял у окна, пока остальные рассаживались:

– В общем, Дмитрий решил выйти из бизнеса.

Все переглянулись:

– Оба-на, – сказал Старый.

Классик поджал губы:

– Стоило этого ожидать, он ещё долго продержался.

– Непонятно, что с ним такое творится, теперь вот новая блажь, хочет забрать свои активы. Мне кажется, с ним я отрабатываю карму терпения, – развёл я руками.

– На кой черт ему столько бабла? – поинтересовался Михеич.

– Он со мной не делился, – сказал я.

Классик задумался:

– Бёрн хотел купить команду Формулы-1 или выдвинуть свою Borsun Motors…

– Это миллиарды, – фыркнул Бульд.

– Вот они у него и будут. Бёрн – личность публичная, давно серьёзно занимается автопромом, – сказал Классик. – Конечно, пол-Москвы считает его городским сумасшедшим, но другая половина – его фанаты и странные задумки поддерживает…

Бульд покачал головой:

– Формула-1? Чёрт знает,