Орландо уверяет, что мы молодцы, бананы не испортились – это важно. И с кривым лицом дожёвывает остатки банановых кексов, которые в нас уже не влезают.

Дон Мартинес к своим пятидесяти шести годам помнит многое.

Важное помнит. Что от его деревеньки, потерявшейся в джунглях и несуществующей для мира, до нашей клиники нужно ехать на лошади около двух часов. Тяжело, опасно (особенно после тропических ливней), долго. Но обязательно нужно, потому что иначе ему негде получать медикаменты, а без них он проживёт совсем недолго.

Страшное помнит. Как однажды ночью бандиты пытались украсть эту самую лошадь – его любимицу Мору, без которой ему вообще не выбраться из деревни, не привезти в дом продукты, не выжить. Собака в темноте сориентировалась быстрей и лучше людей – напала на разбойников, пыталась отпугнуть их не только лаем, но и укусами за ноги. Один из нападавших со всей силы рубанул своим мачете в светлое бушующее облачко. Отрубил защитнице часть морды – теперь строение носа рассматривать можно. Собака, правда, отомстила за себя – прокусила обидчику штаны и оторвала кусочек пениса. Теперь орал и бушевал уже он, катаясь по земле и пугая товарищей. Они так испугались, что подхватили его и исчезли в зарослях. Теперь Мартинес ещё сильней любит собаку и не выходит без неё никуда, доверяет ей свою лошадь без опаски – сбережёт точно.

Доброе помнит. Что несколько лет назад работала здесь светловолосая до́ктора Бернардита и что рекомендовала она ему обратить внимание на здоровье спины. Упражнения советовала делать дома, а ещё лучше – в госпиталь съездить, анализы сдать и рентген позвоночника тоже пройти. Он пока доехал только до лаборатории, анализы сдал, привёз вот. До рентгена не добрался и не уверен, что ему с Морой это под силу. Но упражнения делает и врача Бернардиту вспоминает с теплом. О нём мало кто заботился в жизни, а ей вот не всё равно оказалось.

Теперь и Мартинес старается быть добрым к людям. Вот предложил нам с Марией на лошади прокатиться. Мы не стали мучить усталую Мору, но приятно было очень. Погладили мягкую бархатистую мордочку, пожелали хорошо доехать домой и больше никогда не встречать бандитов.

Дону Сайду отвлекла от расчёсывания волос – спросить, можно ли сделать фотографию её сынишки, валяющегося в полосатом гамаке под навесом. Она разрешила, только попросила показать ей потом, что получится на фото.

Пока я снимала одного сонного мальчика, прибежал второй, совсем не сонный, а очень даже энергичный – наигрался сам с собой в футбол на дороге. Вытряхнул брата из гамака, улёгся туда сам, вместе с пыльным мячом. Сделала снимок и ему, чтоб не обидно было.

Пошла показывать фотографии их маме. Разговорились.

Узнала: ей тридцать два года, и она уже бабушка – её старшая пятнадцатилетняя дочка недавно родила малыша. Узнала, что она считает себя очень старой и усталой от жизни:

– Я каждый день, как проснусь, удивляюсь, что жива, и долго не могу подняться.

Узнала, о чём она мечтает сейчас, в те моменты, когда забывает, что устала жить:

– Иногда я думаю, что хотела бы поиграть или погулять со своими мальчиками, но надо иметь побольше сил для этого. Ещё очень хочу, чтобы муж смотрел на меня и говорил со мной. Видите, он даже гамак свой под навес перевесил. Уходит рано утром в море, приходит вечером или вообще через несколько дней. Когда приходит, чинит сети, спиной к дому повернувшись. Обедает там же, на земле у сетей. Не хочет меня видеть. Может быть, у него есть другая женщина, я не знаю, он не отвечает мне ничего… Всё потому, что я очень быстро стала старой, я виновата, но не знаю, что делать.

Помолчали с ней грустно. Посмотрели фотографии.

Доне Сайде так понравились снимки детей, что она разрешила и себя сфотографировать. Тем более, что причесалась только что. Написала на клочке бумаги телефон мужа, попросила переслать ему фотографии, чтобы он скачал их, когда рыбу повезёт на продажу в Сальвадор – там интернет есть, хоть и слабый, но загрузить три снимка хватит.

– Надеюсь, он услышит мою просьбу и сделает это. Хотя бы на фотографии будет на меня и на детей смотреть, может быть.

В оставшиеся две недели решила сконцентрироваться на нескольких темах в съёмках, не распыляться. Работу рыбаков в море снять в том числе – давно хотела.

Орландо устроил кубинский бунт против этой моей идеи. Сначала мягко отговаривал, убеждал, что это скучно, неприятно и неинтересно совсем. В конце концов, перешёл на повышенные тона, сказал, что для женщины опасно идти в море вообще и в лодке, полной рыбаков-мужчин, в частности. Исчерпав все доказательства и уговоры, заявил, что не пойдёт со мной к рыбакам договариваться о съёмке и месте в лодке для меня.

Рассчитывал, что это препятствие меня остановит – наивный такой, просто лапочка. Пошла одна, что ж, он не рассчитал, что я могу и сама договориться. Дом одного из постоянных рыбаков Ла Сальвии, дона Элвина – ближайший к клинике, туда я и пошла. Пришлось почти просочиться через узкую, проросшую древесными корнями и сырой плесенью расщелину в скале – такую узкую, что будь я на пару-тройку размеров больше своего сорок четвёртого, проникнуть туда было бы затруднительно.

Просочилась. Пока ждала дона Элвина, познакомилась с рыжим пушистым псом по кличке Медведь, обсудила ужасающую жару с матерью Элвина – донной Амалией. Она живёт здесь уже почти двадцать лет, но всё ещё мучается от жаркого климата. Родилась в горном районе на одной из кофейных плантаций Никарагуа, там было существенно прохладней. Но её отец погиб – на его машину с мешками кофе напали бандиты, груз украли, а его самого забили до смерти металлическими прутами. Маленькой Амалии с матерью и сёстрами пришлось уйти с насиженного места, хозяин плантации не позволил им жить в прежнем доме, поселил туда семью нового работника.

Дона Амалия не любит вспоминать об этом, больше любит обсуждать реальность – то, что происходит сейчас. Вот и обсуждаем жару, немного про урожай мелакотона поболтали.

Дон Элвин выскользнул из-под тканой занавески, она же дверь. Встал, позёвывая, – дремал уже, недавно с ловли вернулся, вымотался.

– Вы когда в следующий раз на рыбалку идёте?

– На этой неделе. А тебе зачем?

– С вами хочу пойти. Возьмёте?

Поморщился, начал бормотать что-то про много часов в море, про жаркое солнце, тошноту и рвоту с непривычки… С Орландо