На крутых спусках Денис глушит мотор для экономии топлива, и мы просто скатываемся под горку по инерции. Внизу снова заводит, и мы взъезжаем на очередной холм. Иногда дорога милостивится и даёт проехать немного по ровной местности, на которой мотор урчит, как довольный кот, а не захлёбывается страшными всхлипами.

На коротких ровных участках Денис почти не смотрит на дорогу, оборачивается, глядит на меня, и мы болтаем о всяком. Точнее, болтает он, а я бросаю короткие хлопки-ответы и стараюсь лишний раз не шевелиться на этой неустойчивой движущейся конструкции.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать шесть.

– Свободна, или парень есть?

– Замужем.

– А муж сейчас где? Тоже тут?

– Муж в России.

– А, ну, так это ты свободна…

– Нет, он же ждёт меня.

– Ну, это понятно, что он ждёт. Но у него же там есть несколько компанейрос? (Так здесь зовут временных спутников и спутниц грустных времён.)

– Нет конечно.

– Почему же ты ему никого не нашла?! Нехорошо так, ему же скучно долго ждать тебя…

– У нас так не принято.

– Странно, это же нормально, людям не должно быть скучно…

Мой внутренний возмущённый котёнок Гав хотел пояснить дону Денису, что мне тут ни секундочки не бывает скучно и без всяких компанейрос. То змеюга в клинику заползёт и полиняет в папке с документами, то пациента рваного и орущего в ночи привезут, то светлячки кровать заполонят и светят всю ночь… Но мозг посоветовал молчать и покрепче держать себя и газировку, пока меня целиком не доставят в клинику.

На прощание пригласил вечером поплавать в океане.

– Придёшь?

– Нет.

– Почему?

– Я сегодня плаваю с полицейским из Сальвадора.

– А, понятно. Ну, хорошего вечера.

Кстати, Денис так и не спросил, как меня зовут. Тут это вообще почему-то в последнюю очередь всех интересует, когда уже совсем никаких вопросов не осталось.

Марсела – одна из самых красивых шестнадцатилетних девушек Ла Сальвии. Дело не только во внешности – здесь вообще все жители и жительницы, несмотря на свою крайне тяжёлую жизнь, выглядят чрезвычайно привлекательно.

Но Марселу, помимо внешней красоты, выделяет ещё кое-что. Как она несёт себя, идя по тропинке или подметая двор, – по-кошачьи медленно, выпрямив спину, покачивая округлыми бёдрами. Как она сначала останавливается, а потом уже плавно поворачивает кудрявую голову в сторону собеседника. Как приподнимает над жемчужными зубами верхнюю пухлую губу и усмехается беззвучно, измеряя глазами окружающее пространство.

Пять лет назад, когда она была ещё девочкой, в Ла Сальвию приехали светлокожие гринго – строить клинику. Она прибегала посмотреть и поболтать. Она была среди первых и стала одной из постоянных пациенток – первые годы приходила с мамой и девчачьими соплями, а потом уже сама, с девичьми болями в животе при первых месячных. Здесь-то она узнала, как называются внутренние органы женщины, как нужно заботиться о своём здоровье.

Так что теперь у неё есть ещё одно, крайне редкое для здешних мест качество – умение выбирать и настаивать на своём. Как и большинство никарагуанских девушек её возраста, она ведёт сексуальную жизнь. Но она соглашается на близкие отношения только с теми мужчинами, которые используют контрацептивы. Поэтому у неё их было всего два, и оба они ей нравились, потому что прислушивались к её пожеланиям. Она регулярно приходит в нам за противозачаточными таблетками и вообще проверить здоровье. Внимательно выслушивает доктора и, принося в клинику фонарик или лодочный мотор – зарядить, заодно рассказывает, как выполняет всё рекомендованное.

Иногда задерживается у нашего окна на подольше, поболтать со мной. Приподнимая губу над зубами, расспрашивает о сокровенном, женском. Спрашивает, как я выбирала мужа. Спрашивает, каждый ли раз мне хочется его касаться и что я делаю, когда не хочется. Жалуется, что ни мама, ни бабушка не хотят говорить с ней об этом. Смеётся.

Под конец говорит, что хочет выбрать из двух своих мужчин одного и жить с ним. Правда, пока не придумала, как выбрать и как другому объяснить это. Но очень хочет.

Чтобы через десять лет в свои двадцать шесть выглядеть так же хорошо, как я в свои.

На нашей собственной, растущей во дворе клиники банановой пальме созрела первая гроздь, наконец-то. Несколько месяцев ждали, пока можно будет фруктовый урожай собирать.

Многие думают, что в тропическом жарком климате всё растёт как на дрожжах. Только семечко брось вечером, а поутру уже свежие фрукты-овощи к завтраку поспеют. Я тоже думала, пусть не точно так, но похоже.

Оказалось, что каждая банановая пальма цветёт единожды в год. Цветёт одним огромным, похожим на каштановую свечу цветком. Я застала время пальмового цветения в Гватемале, была там в июне-июле. Мы мчались по горным серпантинам на открытой машине-флитере, а кремовые пальмовые цветы качались в облаках пыли над нашими головами, иногда даже лепестки роняли нам на волосы.

Из одного цветка созревает одна гроздь бананов, штук двадцать пять-тридцать их будет, если пальме сил хватит напитать каждый. Зреет гроздь примерно три с половиной месяца, с середины июля по конец октября. Наша пальма закончила свою работу в середине октября. Орландо срезал гроздь после того, как больше недели бананы не толстели, а их носики стали коричневеть и жухнуть.

Бананы все до единого совершенно зелёные – такими бывают стеклянные изумрудные сосульки на новогодней ёлке. Орландо положил их в гараже на тележку, здесь они должны лежать неделю – дозревать до цвета лаймовой мякоти, чуть с желтинкой стать.

Через неделю всё в том же гараже их нужно было подвесить, оставить так ещё на пять-семь дней, до окончательной банановой спелости. Я не утерпела, решила попробовать такой, недозрелый. Оказался горьким и вязким, словно смола сосновая.

Наконец, к концу октября дозрели. Теперь в гараже пахло не только привычным тёплым дизелем, но и где-то поверх него стелился банановый запах.

Орландо примчал с выходных в городе, изругал нас с Марией, что не срезаем бананы – пропадут. Обрезали всю гроздь, заполнили нижнюю полку в холодильнике. И тут Орландо объявил новую задачу – экстренно съесть их за три дня, иначе они погниют на нашей жаре и влажности. Действительно, уже на второй день шкурки у половины бананов стали склизкими и коричневыми, несмотря на прохладу холодильника.

В общем, докладываю. Ни один банан не был выброшен. Испекли банановый торт, две партии банановых кексов. Ели бананы на завтрак, обед и ужин. Теперь мы организованными группами по одному человеку каждые два часа посещаем комнату размышлений – размышляем там о неприспособленности наших желудков