– Только картошечку с хрусточкой. И огурчики солёные, если есть.

– У нас всё есть! – Диля радостно понеслась на кухню и вернулась, не прошло и тридцати минут.

– А не принести ли мне горилки? – тряся указательным пальцем, радостно предложил Степаныч.

– Не-е-е-е… Ты как знаешь, а я не буду. Ещё винца с котлеткой и баста. Ты вон у Кутдуса спроси, а то он скоро сгрызёт свой пустой фужер!

– Диля! – крикнул Андрей точно добрый молодец из русской сказки. – Почто мужика мучаешь?!

Кутдус приосанился, с трудом приоткрыл пошире пьянеющие глаза и грозно промямлил:

– Да, Диля! Почто?! – Следом тут же скроил трагичную морду и ещё раз, только уничижительно жалостливо, пролепетал: – Почто, Диляра?! Почто?!

– Угомонись! Ничего себе, тебя с такой малости развезло! Пить не умеешь, а туда же!

Андрей со Стёпой ржали и приговаривали:

– Видно, есть почто! Всё, Кутдус, исключаем тебя из нашей пьющей компании. Диль! Налей-ка супружнику сока!

К трём ночи Андрей иссяк, погрустнел, неожиданно поднялся и смешно откланялся.

Ему вдруг захотелось остаться одному, и он, прихватив под мышку безропотную Сару, которая всё время тихо спала под столом, пошатываясь, направился прямиком в свою спальню. Выпито было немало, но Андрей не чувствовал себя пьяным, лишь бесконечно уставшим. Он тихонько полз по коридору, с опаской поглядывая в сторону комнаты Ирины. Ему никак было не привыкнуть к этому новому имени, да и к ней в целом. Пока он куролесил и пил горькую, почти забыл о её существовании, сейчас опять всё заныло, и Андрей бесшумно прошмыгнул в свою комнату, заперся на защёлку, словно загородился от всего мира и, главное, от своей влюблённости.

Во рту стоял неприятный привкус от котлет вперемешку с вином. Сара недовольно воротила от него морду. Так попахивал его холодильник, когда в студенческие годы родители уезжали на отдых, а он оставался один. Андрей впопыхах разделся и нырнул под одеяло, мыться не стал, пострадает. Поворочался, понял, что подобной свиньёй заснуть не удастся, и поплёлся в ванную.

Только вышел, тело ещё хранило тепло горячего душа, как сначала постучали в дверь, а потом повернули ручку. Стук повторился. Андрей замер и, крадучись на цыпочках, дошёл до кровати, юркнул с головой под одеяло и постарался успокоиться. Пусть стучит хоть до утра, он не хочет её, вернее, ничего не сможет и не потому, что много выпил. Перестраивать себя с Одуванчика на какую-то непонятную Ирину он не намерен. Чувства не повторить. И невыносимо скучал по Насте. «Она одна во всём виновата!» – убеждал себя Андрей, вспоминал её тело и тот редкий аромат, которым она была словно пропитана, её рыжие буйные кудряшки, в которые он блаженно зарывался и задыхался от счастья. Его воспоминания от подобной яркости превращались в нечто осязаемое, и, вконец обессилев, он мирно вырубился.

А утром он узнал, что Ирина с зарёванными глазами укатила в неизвестном направлении. Очень искренне по этому поводу сокрушалась Диля, Степан помалкивал, но, видно, испытывал нескрываемую радость. После своей молдаванки он начисто утратил веру в благородство и порядочность всех женщин без разбору и считал, что исчезновение очередной вертихвостки из жизни нормального пацана есть неоспоримое благо. На столике в комнате Ирины Андрей нашёл записку с коротким «Тебе решать…» и ниже номер её мобильника. На кресле кучей валялись подаренные им тряпки, сверху красовался спортивный костюм Gucci. Вдох и выдох стали мучительно короткими, и что-то резануло по сердцу. В порыве бешенства он скомкал записку, подбросил её и со всей силы поддал ногой. Комок бумаги взлетел верх и приземлился аккурат у ног. Огромная разрушительная волна злости обрушилась на него, свела челюсть и противно с болью отстукивала в висках:

– Что делать?! Что делать?! – вслух повторял Андрей и не находил ответа. – Дороги назад нет, и я ничуть не жалею! Единожды солгавший, кто тебе поверит?! Как точно сказано!

Внутри кто-то еле слышным голоском пытался переубедить и найти ей оправдание. «Действительно, какая разница – Настя… Ирина! Она права, никто же не пострадал. Почему не посмеяться и не отнестись ко всему с иронией». Но более твёрдый голос упрямо утверждал, что она лживая, расчётливая, бесчувственная интриганка!

В порыве противоречивых чувств Андрей позвонил Варваре, та мгновенно взяла трубку.

– Я сегодня ближе к вечеру выезжаю в Москву. Дай распоряжение убрать в квартире, купить всё необходимое мне и Саре. Предупреди всех, что завтра после обеда готов общаться по рабочим моментам и организуй zoom с руководителями отделов.

На другом конце молчали, потом неуверенно, с паузами:

– Так… у нас до конца… июня дом оплачен… Может… попытаться вернуть часть денег?

– Ничего не надо возвращать, – резко обрубил Андрей. – Это мои проблемы. Поставь просто в известность, что я съезжаю!

Он, как заведённый, бегал по дому и собирал вещи.

– Давайте помогу… – Робко предложила Диля, следуя за ним по пятам.

Андрей набегался, выдохся и устало прилёг на диван в гостиной. Совсем недавно напротив сидел его любимый Одуванчик или всё, что от него осталось. Он никак не мог соединить Ирину с Настей, в этом и заключалась вся загвоздка.

– Полежу немного и на прощание на велике прокачусь. Вернусь, перекушу – и в путь. Диль, пока оглядись, чтобы ничего не забыл. Ты что такое печальное лицо сделала?

– Так привыкли мы к вам… И к Насте. Стёпа сказал, что вроде её Ирина зовут. Как-то язык не поворачивается по-другому назвать. Может, останетесь? Передумаете? И она, глядишь, вернётся…

– Некуда возвращаться и не к кому! Не уговаривай.

Андрей прикрыл глаза, тем самым обозначив, что неприятный разговор закончен и решения своего он не изменит. Лежать не получалось: в голову лезла всякая чертовщина и лишала покоя. Ему было то невыносимо жаль Одуванчика, то в разы больше себя. Он впервые почувствовал себя жертвой, незаслуженно обиженным и оскорблённым в самых светлых помыслах, которые когда-либо посещали его.

На улице, как назло, разыгрался чудесный солнечный день. Во дворе жёлтыми пятнами цвела дикая мать-и-мачеха, из земли хороводом повылезали жирные стебли тюльпанов, у ограды набирала силу сирень. Лёгкий ветер скользил по кронам берёз и сосен, огромные ели в окружении молодой поросли торжественно раскинули мохнатые лапы. Воздух наполнился новыми ароматами лета, по-особому заливались птицы, и растекалась благодать безмятежной загородной жизни. Он сильно прикипел к этому неторопливому течению дня, ко всему, что окружало его, к Дилиной стряпне, к смеху и крепкому мужскому рукопожатию Степаныча. Но больше всего к ней, к Насте, и теперь, когда её не стало, пропало нечто самое главное, что делало его присутствие здесь целесообразным