Билли снова заговорил. Что-то не то с лошадью, сказал он. Лежит в поле мешком. Может, с ногами что, или кто его знает.

Позже гляну.

Па.

Что?

Что творится с фермой?

Барнабас выпрямился. Иисусе, сынок. Увидел, как Билли отшатнулся. Мы с твоей матерью пытаемся разобраться, что делать.

Билли пожал плечами, и двинулся в прихожую, и увидел отцов табак на лакированном пристенном столике, стибрил кучерявую щепоть, сунул себе в карман рубашки. Сердце екнуло, когда окликнул отец. Ты, может, принесешь мне табаку из прихожей.

Билли принес, и Барнабас смерил сына взглядом. Я не хотел кричать. На вот, сказал он, бросая Билли карамельку.

Мальчик вышел к мешку с запасом яблок, забрал одно, принес лошади, подсунул ей ко рту. Кожура на яблоке, пролежавшем два времени года, сморщилась, мякоть стала рыхлая и подсохшая, и лошадь наморщила нос. Билли оставил яблоко перед лошадью и провел костяшками пальцев по канавчатой теми ее носа, а лошадь наблюдала за ним из великого далека.

Барнабас шагнул в кабинет управляющего банком и уселся ждать. Бормочущие голоса вне кабинета. Языкастые часы. Повернувшись на стуле, он увидел на двери шляпу и пальто управляющего. Стол из полированного дуба, без всяких украшений, кроме тяжелой мраморной пепельницы, сиявшей пусто. Пододвинул ее к себе, свернул самокрутку, закурил и ублажился осквернением мрамора. На стене висела акварель оловянного озера, и он выдул дым в ту сторону и укрыл озеро туманом. В нем нарастало нетерпение, он ослабил галстук, повернулся на стуле, чтоб следить за дверью, к бесам, и вновь посмотрел на часы. Когда управляющий явился, Барнабас с видом великой серьезности встал его поприветствовать, и тот протянул ему руку, оказавшуюся холодной и вялой, а взгляда на Барнабасе он не останавливал. Кивнул ему, чтоб садился. О том, что опоздал, не сказал ничего. Барнабас смотрел ему в глаза и заметил, что управляющий украдкой взглянул на часы, понял, что удержать его взгляд не может.

Итак, мистер Кейн, проговорил управляющий.

Зовите меня Барнабас, мистер Крид.

У Крида имелся тугой ротик, короткие волосы блестели, как мокрый снег. Открылась дверь, и молодой человек поставил перед управляющим чашку чаю, но Барнабасу не предложил, и он смотрел, как Крид подносит чай ко рту и отхлебывает понемногу. Крид наблюдал, как Барнабас марает ему пепельницу.

Барнабас поведал свою быль так, как намеревался ее изложить, и изложил ее в полноте, и говорил со всем чувством того, что пережил, и Крид выслушал, и Барнабас, пока говорил, начал ощущать, как пригвождает его взгляд Крида, словно имелась некая часть в нем, которую он предпочел бы держать скрытой, нежели рассмотренной. Человек перед ним ни разу не улыбнулся и не заговорил до самого конца изложения и запроса, далее последовавшего, а когда заговорил, Барнабас знал судьбу дела своего просто по тому, как у человека напротив него сжался ротик.

Вы отменили свою страховку, мистер Кейн?

Барнабас повозился в кресле и увидел, как человек перед ним сморгнул, ожидая ответа.

Откуда мне было знать, что хлеву гореть? Я думал, в страховке нет нужды.

Но разве не в этом суть страхования, мистер Кейн?

Крид ослабил и вновь стянул потуже ротик, откинулся на стуле и, казалось, замер, чтоб поразмыслить, а затем шарниры бедер накренили его вперед, руки сложились пирамидкой. В тоне его, когда он заговорил, нечто от знания, какое нельзя проверить, что-то вроде самоназначенного оракула, или, как услышалось Барнабасу, некий тон учителя. Я это вижу так, мистер Кейн, у вас в избытке земли. Продайте. Выплатите банку что должны. А затем можете прийти и поговорить со мной. Пока же, с учетом нового хлева, я с вас стребую лишь проценты. Продавайте землю, Барнабас. После этого сможем разговаривать. Это логичное положение.

Прошу вас, мистер Крид. Вы не прислушиваетесь разве к тому, что я говорю? Я хороший фермер.

Боюсь, это к делу не относится, мистер Кейн. Как я уже сказал. Вы знаете, что́ вам придется сделать.

Барнабас завозился, словно сидел на шатких камнях, какие начали из-под него выкатываться. Если продам землю, не останется фермы, чтоб было что поднимать. Где же тут логика?

Продавать всю нет нужды.

У меня и нет ее всей, чтоб продать. Если б была, я бы не смог ничего выкупить обратно. Да и в любом случае можно подумать, что в такие-то времена кто-то захочет ее купить.

Крид вновь глянул на часы и принялся вставать со стула.

Мистер Кейн, сказал он.

Барнабас медленно поднялся, щуря глаза, подался через стол к протянутой ему руке, вперился человеку в глаза и метнул в них злобы. Экий вы малый, а? Ну скажите мне. В чем от вас прок? От вас с вашими бумажными руками.

Крид стоял очень неподвижно и удерживал взгляд на Барнабасе, выглядел как некий чудной ящер, старый при серых веках, что в большую жару пребывает столь недвижно, – не шевелилась ни единая мышца на лице его, и Барнабас почувствовал, как глубже глаз проникает в него взгляд этого человека, вбуравливается внутрь и движется там, словно была у этого человека сила, чтоб облазить Барнабасу всю голову, отыскать там место воли его, и волю у него отнять, и делать с нею что угодно, и хотелось Барнабасу, чтоб этот человек прекратил, но заговорить про то не мог, казалось, человек забрал у него и эту силу, голос его, правомочие, судьбу, и склонил он голову, и отвернулся.

Крид проскользнул к двери. Как я и сказал, мистер Кейн.

Солнце сверкало по улице золотом и вспыхивало звездным светом на дверце «остина». Бела света, каким был он, не видел Барнабас, а видел темнившую мешковину собственных мыслей. Лопасти пальцев его все туже стянуты в кулаки. Сел в машину и глянул пусто в окно. То, что копилось в нем, держать в себе он мог лишь миг, словно человек в одиночку способен стать волнорезом, отсечь беззвездный океан, что напирал неумолимо и всепоглощающе, и вот море, ринувшись, захватило его целиком. Он колотил и колотил по рулю кулаком, и содрогалась отделанная орехом торпеда от этих ударов, и костяшки на правой руке закровили. Он зарыдал и смотрел вниз на месиво крови, в какое превратилась у него рука. Костяшки в