Пришло время, когда и мою форму украсили парашютные «крылышки». Я чувствовал, что и вправду изменился, но изменение это – результат времени – тех жизненных условий, в которые я был поставлен и которые меняли меня изо дня в день.

На курсе, во время первого прыжка, я был в последнем самолете. Из-за сильного ветра прыжки остановили, так что успели прыгнуть все, кроме нас. Глядя потом на знакомые лица друзей, который перешли ту грань, которую мне еще только предстояло перейти, я пытался найти на них тот след, который оставил на них этот новый опыт. Искал и не находил. Так же, как два года спустя я не находил его на лицах снайперов, только что вернувшихся из боя, в котором они впервые в жизни стреляли и попадали в людей. Это были обычные, повседневные лица, которых, казалось не коснулось то, что они только что совершили.

Из своего опыта я вынес глубокое убеждение, что вопреки расхожему представлению, одно событие, одно переживание, каким бы сильным оно ни было, не может изменить человека. Меняет жизнь – то есть последовательность событий, определенные условия, исподволь, изо дня в день влияющие на человека, меняя его. Ничего не изменит один прыжок, но прыгая раз за разом, раз за разом преодолевая себя, я действительно меняюсь. Это та вода, которая, капля за каплей, обтачивает камень.

Ну а сам прыжок… Детское желание покуражиться проходит уже на курсе, когда начинаешь кувыркаться в песке, отрабатывая приземление, а тренажеры видишь только издалека. Парашютист в воздухе абсолютно беспомощен, поэтому время прыжка сокращают до возможного минимума. Армейский прыжок с парашютом – это не безмятежное парение в воздухе, а скорее, приторможенное падение со скоростью 5–6 метров в секунду и с ускорением. Долгожданная земля притягивает слишком сильно и слишком быстро. Поэтому, львиную долю курса учишься приземляться: зубы сжать, чтобы не прикусить или откусить язык, подбородок прижать к груди, чтобы толчок при приземлении не повредил шейные позвонки, спину согнуть, чтобы не повредить позвонки спинные, ноги соединить, чтобы удар о землю пришелся на обе, а не одну.

Одеваешь снаряжение. На спину рюкзак с парашютом, спереди запасной парашют, оружие и снаряжение упаковывается в специальный мешок, который привязывается к ноге. Когда появляется самолет, с усилием поднимаешься на ноги, и ковыляешь среди таких же увешанных снаряжением бедолаг.

В самолет заходят сзади и первое, что встречает тебя – нестерпимый жар двигателей, дыхание ада. Отворачиваешь лицо и заходишь в утробу самолета. Внутри десантники усаживаются в четыре ряда, лицом друг к другу. Мешок со снаряжением сидящего напротив ложится на твоих колени, твой – на его. Парашют каждого крепится к тросу, протянутому сверху через весь самолет. Пока еще волноваться рано, впереди еще куча времени. Самолет должен взлететь, набрать высоту, долететь до места высадки. Потом выпрыгнут две первые группы, самолет развернется, вернется, выпрыгнут еще две… Еще не сейчас…

Но вот, загорается красная лампочка: «Первая группа, встать!» Первая группа встает и, с перекошенными лицами, двигается к двери, со всеми своими сумками, висящими сзади, спереди и сбоку. Зеленая лампочка: «Пошли!» – ты чувствуешь, как сильно вздрагивает трос, и еще, еще, еще – столько раз, сколько человек. На освободившееся место передвигается следующая группа. Страшная дверь становится ближе. «Вторая группа встать!» Трос вздрогнул, еще, еще, еще… Каждый раз пронизывает тебя насквозь. Дверь все ближе. «Третья группа…» Поднимаешься на ноги, левая рука держит шнур, ведущий от парашюта на спине к тросу, правая – ручку мешка, привязанного к ноге и помогает эту ногу переставлять. Все мысли, вся воля сосредоточены на том, чтобы заставить себя преодолеть эти несколько метров до двери. Зеленая лампочка: «Пошел!» Трос дрожит, и на этот раз он дрожит по тебе, каждый толчок приближает к двери: еще, еще, еще, ты! Вот порог, и вдруг ты теряешь опору под ногами и повисаешь в пустоте… Три секунды от прыжка до раскрытия парашюта тянутся очень долго. Или, если точнее, время исчезает вообще. Ты попадаешь в струю воздуха, которая образуется вокруг самолета, и он вертит тебя как хочет. Мозг не знает, как реагировать на ситуацию, в которой нет ни верха, ни низа, ни земли, ни неба, ни времени, ни пространства. И вдруг, толчок – и ты повисаешь в воздухе, в абсолютной, небывалой тишине. Это тишина и покой, которых не бывает на земле.

Но времени наслаждаться этим нет. Нужно поднять голову, и убедиться, что видишь раскрывшийся над тобой купол, что в нем нет дыр, что стропы не перепутались. Потом нужно освободить клипсы, которые отцепят привязанный к ноге мешок со снаряжением. Мешок виснет в воздухе, прикрепленный к твоему поясу ремнем длиной 4.5 метра. Повиснув, он начинает раскачиваться, раскачивая и тебя. Нужно его уравновесить. Закончив все эти манипуляции, замечаешь, что земля начинает с угрожающей скоростью приближаться. Готовишься к приземлению: стиснуть зубы, опустить голову, выгнуть спину, сжать ноги, ждать… Бум! Удар, парашют тянет тебя еще немного в сторону, и ты растягиваешься на земле лицом кверху. А сверху небо, и невозможно поверить, что только что ты был там, а теперь вот – ты здесь. Можно еще немного полежать, прежде чем встать, свернуть парашют и потащить 40 кг снаряжения к месту сбора…

Иногда мне кажется, что прыжок с парашютом это лучшая метафора человеческой жизни. Нами движет любопытство и жажда впечатлений, но в конце всего ждет та самая дверь. И мы продвигаемся все ближе, ближе, наши знакомые, родные прыгают, дрожит кабель, он дрожит по нам, но дверь все еще далеко, все еще есть время… Но миг прыжка неизбежен. И рано или поздно, придется перешагнуть порог, чтобы узнать что там – по ту сторону…

Солнце, тень, пыль…

Это было время Иерусалима. Я учил сравнительную литературу в Еврейском университете и работал охранником в Восточных кварталах города. Почти ежедневные дежурства не смогли притупить свежесть восприятия, и я не переставал остро чувствовать своеобразие этого удивительного места, явственней всего проступавшее вечером, когда стены Старого города выглядят так призрачно в зеленовато-желтом свете горящих вдоль них фонарей, и еще рано утром, когда призыв муэдзина плывет над сонными крышами, и в сером предрассветном воздухе все ясней проступают холмы, уходящие вдаль, к Мертвому морю.

Работа заключалась, главным образом, в физическом присутствии, и я часы напролет читал или писал курсовые. Поднимая голову от «Поэтики» Аристотеля или «Орландо» Вирджинии Вульф, я упирался взглядом