– Пора тебе спускаться, ты уже не мальчик.

Это был последний их разговор. Через несколько дней перепуганные собаки Чаранго прибежали под дверь его дома, они визжали, пока его дети не пошли за ними. По версии семьи, это был инфаркт. Но похоже, его нашли повесившимся: веревка была привязана к балке хижины. «Никто не знает точно, как он умер», – говорил отец. Я до сих пор не могу поверить, что ковбоя, как мы его звали с Дораличе, больше нет. Злые языки говорили, что он не мог сделать такое в одиночку. Но все это только болтовня в баре на площади, фантазии пенсионеров, у которых много свободного времени, они любят сочинять всякое между партиями в брисколу.

В гроб Чаранго положили его любимый нож с рукояткой из рога. Добротный костюм, борода и волосы подстрижены.

– Мертвецом Чаранго снова стал выглядеть как христианин, – сказал мой отец. – Мы все совершили ошибку, а он заплатил.

Из пастухов, которые сегодня протестуют в Волчьем Клыке, никто давно не думает о Чаранго, не вспоминает его имени. Последние двадцать лет дались им тяжело. Многие распродали свои стада, те, кто помоложе, ушли работать на фабрику. Им надоело жить в вечной овечьей вони.

Сетка забора лежит на лугу, стадо пасется свободно. Раскрывается веером, приближается к кемпингу. Я подхожу к Эльзе, она снимает стадо на камеру. Выключает ее на мгновение, смотрит на меня.

– Разве владелец кемпинга не твой отец?

Я удивлена, что она это помнит, Эльза никогда не ходила с нами в горы. Не дожидаясь ответа, снова включает камеру, теперь она снимает Акилле и других людей, ходящих вокруг. С той злополучной ночи это место не привлекало столько людей. Прошло немного времени, и жители долины снова заснули. Они не забыли, просто решили молчать.

Пастушья собака подбегает ко мне слишком близко. На меня разом обрушиваются усталость, голод, мне кажется, что трава вокруг кишит клещами. Я боюсь большой белой собаки, того, что она бежит именно на меня. Я прощаюсь с Эльзой. «Куда ты? Подожди», – кричит она вслед. Я выхожу на дорогу и вижу отца. Он закрывает «Браву», кладет ключ в карман.

Он идет в мою сторону быстрым шагом. На мгновение злость затуманивает мои глаза, все расплывается, ноги дрожат. Успокойся, дыши. Отец смотрит на толпу, на стадо, меня он не видит.

Хотя нет.

– Что делает Акилле? – спрашивает он, стоя в паре метров от меня.

Спокойно, помни, что он старый.

– Акилле протестует, – отвечаю. – Протестует против Джери, который покупает половину горы. Вон уже огородил, видишь?

Я чуть ли не кричу, хотя и не хочу этого. Отец смотрит на сорванную сетку, лицо ничего не выражает.

– Конечно, ты, как всегда, ничего не знал, – не унимаюсь я и добавляю: – Уж не дал ли ты ему слово продать и наш участок тоже?

Теперь отец близко, его абсолютно черные зрачки смотрят на меня без всякого смущения:

– Если и дал, сдержать его теперь – это уж слишком. Не забывай, я за тебя в ответе.

9

Аманда больше слышать не может о будильнике. Каждый вечер я напоминаю ей завести его, надо наладить режим, вставать ну хотя бы в десять. Иногда она слушает меня, иногда притворяется, что не слышит. А потом утром все равно игнорирует будильник или выключает, пока я на приеме. «Можно мне спокойно поспать хотя бы в выходные?» – возмущается она, как будто у нее не каждый день воскресенье. Из-за будильника мы ругаемся почти каждый вечер.

– Откуда в тебе это буржуазное занудство? – презрительно замечает Аманда. – Ты же из деревни.

Вот именно. Мне не требовалось особых причин, чтобы рано вставать. В постели валяются только избалованные детишки, а ты давай вставай и вперед – дышать рассветным свежим воздухом.

– Ты не можешь отыгрываться на мне за свое детство, – говорит Аманда.

Она встает, только когда есть причина, а причины нет.

– Так встань и поищи, – не выдерживаю я.

– Да пошла ты, – отвечает моя дочь.

Материнский инстинкт мне с Амандой не помогает, скорее мешает. Я никогда не расслабляюсь, я постоянно должна заставлять ее встать, помыться, вынести мусор. Делать это изящно я не умею, иногда выходит грубо. К тому же я путаюсь и не понимаю, говорю я с ребенком, задержавшимся во взрослении дольше, чем положено, или с женщиной, которой она станет. Когда вообще дети взрослеют по-настоящему? Я сомневаюсь, что поймаю этот момент.

И вот я внезапно обнаруживаю ее среди протестующих на лугу в Волчьем Клыке. Что она здесь делает? Кто ей сказал? Как она сюда попала? Я, как всегда, ничего не знала. Она мне не доверяет.

Она стоит босиком, скрестив ноги. Она протестует с остальными, но вид у нее всегда такой, будто она немного себе на уме. Все скандируют: «А-КИЛ-ЛЕ, А-КИЛ-ЛЕ». Передо мной снова возникает Эльза, она снимает пастухов и молодежь. Вот и Аманда крупным планом, фокус на глаза и волосы. Я тоже смотрю на нее, то на экране, то вживую.

Кто бы сомневался! Шепот в ухо заставляет меня вздрогнуть:

– А это, случайно, не твоя дочь?

Отец не уходит, разведывает обстановку. Будто почувствовав наше присутствие, Аманда оборачивается, видит нас. Вот она выводит двумя пальцами в воздухе знак вопроса: что вы здесь делаете? Зачем пришли? Дед в шутку грозит ей пальцем.

– Еще немного, и они подхватят Акилле на руки, – цедит мой отец сквозь зубы и тут же спрашивает меня: – А как связана Аманда с пастухами?

Он спрашивает скорее с любопытством, чем со злобой на нее. Как-то раз я спросила, почему он так мягок с внучкой. «Потому что она мне не дочь», – ответил он. Конечно, его дочь я. Воевать с ним было непросто, к тому же бои идут до сих пор. Я и сейчас не всегда могу пойти против его воли, время от времени отец оказывается в чем-то прав по поводу моей жизни.

Теперь протестующие идут вверх в сторону кемпинга, тащат за собой растяжку. Кто знает, что у них на уме? Аманда надевает туфли, стряхивает с брюк налипшие сорняки. Вместе с толпой приближается к нам.

– Что это за комедия? – спрашивает дед, я тоже смотрю вопросительно.

– Как хорошо, что есть Акилле и что он умеет говорить, а то бы так ничего и не знала. Вы-то не всё мне рассказали об этом месте. Вам же теперь не придет в голову его продавать?

Она права: ни я, ни мой отец ничего ей не рассказали. Мы не хотели вспоминать об этом. Я не думала, что ее может заинтересовать то, что случилось столько лет назад. Наверное, я была неправа. Аманда родилась здесь и должна знать. Это ведь часть нашей истории.

Теперь она читает нам мораль своим всезнающим тоном, чем весьма удивляет меня, и мне это нравится. Она посылает сигналы жизни, тайной жизни, которая протекает внутри нее. Мы смотрим, как она быстрым шагом идет вместе с остальными, затем переглядываемся – я и мой отец.

Все эти молодые люди, собравшиеся в Волчьем Клыке, такие же, какими были мы, когда по вечерам приходили сюда поболтать и выпить пива, мы не назначали точного времени встречи, но знали, что найдем здесь друг друга. Мы сбегали из душной долины за столики к Шерифе, засиживались до ночи. Иногда кто-то указывал вверх, на падающую звезду, которая гасла за вершиной горы.

Думаю, если бы Дораличе была здесь, она бы не согласилась с Освальдо. Когда-то она возненавидела всех пастухов, но прошло так много времени. Возможно, сейчас она поддержала бы Акилле. Быть может, она уже не слышит, как черви кишат в земле.

Побег

1

Никого не видно. Ферма еще спала в утренней сырости, от навоза поднимался белый пар. Карабинеры