логике, незапланированные порывы — вот чего он должен держаться, вот чего он держался с того момента, как после долгого, невыносимо долгого пути вновь добрался до морского берега, до города Пула, когда бестолковой шумной толпой прибывших, словно обломок доски волнами, вынесен был с корабля на берег, чтобы в припортовом доке на огромном металлическом щите увидеть название города, ведь это он делал в течение десятилетий или по крайней мере нескольких лет — он не считал, годы прошли или десятилетия, не все ли равно, что покажет трезвый календарь, пускай не годы, а лишь месяцы, лишь недели — ему время, что он провел в пути, казалось годами, иной раз действительно десятилетиями, ведь в самом деле все равно было, пару' месяцев назад он отправился в путь или, может, пару недель, в конце концов он мог бы даже подумать, что это произошло только что, то есть ему только что вынесли приговор, суть которого ему была очень даже понятна, ведь есть же причина, чтобы этот приговор был вынесен, в этом-то он не сомневался, неясно было лишь, что это за причина.

2. Лица

Долгое время он полагал, что должен знать тех, кто за ним гонится, иначе как он их обнаружит, когда оглянется и взгляды их встретятся, он пытался составить их облик из цвета глаз, высоты лба, из прически, оттенка волос, из формы носа, рта, губ, из пропорции подбородка, бровей, скул к лицу в целом и так далее, но когда ему удавалось закончить хотя бы с каким-то одним лицом, он видел перед собой лишь нечто неопределенное, ни на что не пригодное, среднее арифметическое из многих лиц, то есть видел ничего не говорящее лицо, а это вело на очень скользкую почву, потому что тогда он мог бы подумать, что за ним гонятся не несколько человек в толпе, а прямо-таки сама толпа в целом, однако это было бы неправдой, ведь толпу, сбившуюся воедино по самым разным причинам, данную так называемую уличную толпу, в которую его как раз занесло, в которой он как раз скрывается, толпу эту ну ни капли не интересует, тут он или нет, является он частью этой толпы или не является, толпу ничто не интересует, у толпы нет своего «я», своей воли, цели, своего направления, ведь она даже не думает о том, что она — толпа, так что ему по-иному нужно было относиться к лицам, и прежде всего надо было отказаться от намерения составить лица преследователей из глаз, лбов, волос, носов, ртов или ушей, а вместо этого сконцентрироваться на взгляде, да, на взгляде, на полной истории взгляда за одно-единственное мгновение, когда какой-то из этих взглядов встретится с его взглядом — и вдруг отдернет голову, на взгляде, для отождествления которого он должен был выработать в себе некую неизвестную ему до сих пор способность, нет-нет, не поймите неправильно, ему в самом деле нужно было обзавестись способностью увидеть полную историю беглых взглядов своим тоже беглым взглядом, и для этого недостаточно было зрения — во всяком случае, в привычном значении этого слова, — он, собственно, должен был, молниеносно обернувшись и скользнув взглядом туда-сюда, с уверенностью понять, принадлежит ли этот или тот взгляд, с его полной, без малейших пропусков, историей, принадлежит ли он его преследователям, и это притом, что он еще даже понятия не имел, трудно ли было бы ему выработать в себе эту способность, — нет, не было трудно, достаточно было бояться, жить в страхе с тех пор, как он заметил, что его преследуют, что за ним гонятся, и единственный способ выжить для него — удариться в бегство и остаться беглецом.

3. Отношение к защищенному месту

Его не готовили к тому, что когда-нибудь ему понадобится то знание, от которого сегодня зависит его жизнь, его учили совсем другому: обучали древневерхненемецкому языку, и древнеперсидскому языку, и еще латыни, и еще ивриту, потом еще мандаринскому языку и японскому эпохи Хэйан, и еще склоняли познакомиться с санскритом, и с языком пали, и с древним суахили, и с наречием чанго в Молдове, потом — причем никто не предупредил, что это ему не понадобится, — ему пришлось углубиться в Еврипида и Ксенофона, в Платона и Аристотеля, в Лао-цзы, Конфуция и Будду, потом, параллельно с ними, его усадили за Тацита, Цицерона, Горация и Вергилия, спустя какое-то время — за Руми, Данте, Шекспира, Ньютона, Эйнштейна и Толстого, после ему порядочно влетало, если он недостаточно прилежно выполнял задания по алгебре, геометрии, теории множеств, топологии, по математике под названием дискретная и вообще по аналитическому мышлению, а еще нужно было штудировать мировую историю, психологию, историю науки, дистанционную и локальную торговую бухгалтерию, антропологию, философию и логику, потом пришлось сдавать экзамены по истории права, по гражданскому и уголовному праву и, наконец, еще по истории мировой моды и даже по истории венгерского языка, но ни одна собака не учила его резать, шить, копать и забивать гвозди, сваривать, связывать и развязывать, отвязывать и привязывать одно к другому, другое к третьему, его не учили ориентироваться на местности, не учили технике выживания, никто пальцем не пошевелил, чтобы научить его сражаться без оружия, обезвреживать мины, взламывать коды, разбираться в подслушивающих устройствах, защищаться от радиации, обеспечивать безопасность онлайн-систем, не посвящали его в секреты единой теории поля, не объясняли, что такое универсальный принцип возмещения ущерба и как вообще можно уберечься от зла, так что в тот момент, когда выяснилось, что его ждет, когда он понял, что путь его будет идти из города в город, с суши на море, из дождя в засуху, из зноя в стужу, изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту и из мгновения в мгновение, — ему пришлось успеть все освоить, пока длится одна вспышка молнии, и знание это должно было появиться в его голове так же внезапно, как и знание того, что все, что ему необходимо, это не знание вовсе, а лишь случайное прозрение, вроде того, что относится к обращению с выключателем, где можно опытным путем постичь: если ты нажал на рычажок, то свет или вдруг вспыхнет, или внезапно погаснет, — потому что именно это с ним и произошло, внезапное действие