Когда все мы узнали подробности – стало легче. Во-первых, потому что поняли причины увольнения. Во-вторых, потому что теперь каждая смогла поделиться с другой тем, чего стыдилась и о чём боялась говорить. Пожалуй, в этом было самое хорошее из возможных завершений этой плохой истории – каждая поняла, что нужно было сказать сразу, так как правда могла бы защитить других коллег от подобного опыта. Хорошо, что поняли. Плохо, что никарагуанская клиника оказалась вынуждена чуть дольше работать с одним-единственным врачом, пока не нашли замену уволенному медику.

Сеньору Кириаку пятьдесят девять лет.

Из них двенадцать он живёт с диабетом и десять в темноте – после рождения младшего сына ослеп сначала на один глаз, а потом и на второй.

Он так и не видел, каким вырос сын. Но знает, что именно он привёл его за руку в клинику и бережно довёл от двери до стула.

Он не видит, как смотрит на него жена. Но знает по вздохам ли её шелестящим, по движениям ли её резким, что в тягость он ей давно уже.

Он не понимает с первого раза, что говорит доктор про уровень сахара и диету. Но знает, что это важно. Переспрашивает у врача на испанском и ещё раз у сына – уже на киче.

Под конец консультации спрашивает почти шёпотом:

– До́ктора, а можно сделать что-то, чтобы я хоть чуточку видел?

– Нужно, чтобы вас офтальмолог посмотрел. Мы позвоним вам, когда он приедет в клинику.

– Понимаете, мне сильно видеть не надо. Я могу не гулять, даже не есть могу. Просто хочу из туалета чистым выходить, устал быть грязным, очень устал.

Моргает быстро и часто.

Прощаясь, тянет руку мимо врача. Сын подхватывает его и выводит.

Роберта и Юлия – очень самостоятельные барышни семи и девяти лет.

Сами измеряют температуру: и себе, и брату, который рыдает при виде любого медицинского предмета – думает, что это вакцина.

Сами взвешивают на весах: себя, брата, бутыльки Ибупрофена и градусник.

Сами рассказывают: где и как именно болит горло, сколько дней диарея и какие травки попадали в суп из дождевой воды.

Сами они не могут только одно – объяснить мне, почему обе носят одинаковые кольца на средних пальцах. Помогает мама:

– Это кольца мормонской церкви, они туда в школу ходят.

– То есть в вашей семье все мормоны?

– Нет, только девочки. Потому что их там учат читать и обедом кормят.

В нашей деревне церковь мормонов. В соседней через два оврага – католическая. В семи километрах по дороге тоже деревня и тоже церковь – только евангелическая.

Я спрашивала местных жителей про их веру. Они, в большинстве своём, верят богу кукурузы. И ещё в то, что в нашей клинике им всегда помогут, когда бы они ни пришли.

Теперь я живу не одна, а с медбратом Кирби, он переехал в мою комнату, на ту кровать, где раньше жила Лена. Переехал, потому что его попросили освободить комнату для группы американских врачей, которые прибыли сегодня.

Хирург Ричард, его дочь медсестра Шарлотта, его невестка переводчик Сара. Так как они все родственники, их решили разместить не на свободные места в разных комнатах, а всех вместе, в одной комнате. Тем более что на испанском говорит только Сара, так и правда лучше.

Я рада жить с Кирби. Во-первых, он аккуратно застилает кровать. Почти все волонтёры не находят на это сил и просто по утру бросают скомканное одеяло, а он нет – он расправляет все складочки, уголки подтыкает под каркас и кладёт подушку ровно. Во-вторых, теперь мы можем болтать не только в паузах между приёмом пациентов или, там, на прогулках, но и утром, и перед сном.

Сегодня шушукаемся о несправедливости этого мира, немножко ноем и даже негодуем. Негодуем, что мы оба специально для этой поездки учили неродной нам испанский, занимались с репетитором, сдавали экзамены и только после этого оказались здесь. А эти, гляньте-ка, ни слова на испанском, ни единого! И тоже тут, приехали.

Ну, мы так, недолго и беззлобно. Головой мы отлично понимаем, что приезд этой хирургической бригады – единственная возможность для местных жителей получить бесплатные операции прямо здесь, в нашей клинике. Понимаем, что местные ждали хирурга несколько месяцев, записывались в очередь на специальный листик, приходили, спрашивали – когда же уже он прибудет. И вот прибыл. И это важно для пациентов. Но нам обидно. Чуть-чуть, но всё ж таки обидно – и не убрать это.

А я с переселением Кирби ко мне ещё раз убедилась – какой же у меня теперь есть хороший друг. И я сейчас не про вечерние шушуканья даже.

За ужином все говорили на английском – ради гостей, которые не знают испанского. И Кирби единственный, кто регулярно приостанавливал беседу словами:

– Давайте переведём для Роси, ведь она не понимает английский!

И переводил всё, о чём говорили вокруг меня. Такой лапушка.

Первую операцию проводили буквально на следующее утро. Ричард готовил полевую операционную из того, что было в клинике. Инструктировал свою медсестру Шарлотту и нашего врача Лизу – как именно нужно будет ему ассистировать при операции.

Мы с Кирби снова работали в паре. Он вынимал из шкафчиков нужные перевязочные материалы с надписями на русском – из России привезли. Я читала и переводила ему на испанский состав бинтов, салфеток и антисептиков. Он переводил уже Ричарду на английский. Тот кивал, и после этого материалы раскладывались по категориям вокруг операционной кушетки.

…Удаляли липому в районе плеча маме донны Глории – ничего сложного. Хирург и ассистентки занимались непосредственно операцией, а мы с Кирби поочерёдно, не сговариваясь, держали женщину за руки и шептали ей на испанском – о чём говорят между собой врачи и что сейчас происходит с её плечом. Она кивала, иногда сжимала наши руки чуть сильнее, когда было особенно больно.

Где-то в середине операции Шарлотте стало плохо, и она потеряла сознание. Оказывается, это была её первая в жизни операция. Привели её в чувство водой и спиртом, нашатырь весь закончился. Завершали операцию Ричард с Лизой, больше даже Лиза – она накладывала швы и повязку на рану.

Теперь у меня есть много снимков операции и опыт синхронного перевода.

Собирали мандарины с сеньорой Селестой.

Рассказала, что родилась с глазами небесного цвета, оттого и назвали так. Назвали, а с возрастом цвет ушёл, сменился на привычный гватемальский, тёмный. Имя осталось.