Оттеснив колеблющегося соавтора, Жарынин вошел в номер, поставил поднос на журнальный столик, торжественно вынул вспотевшую бутылку, выхватил из трости клинок и одним движением снес винтовую пробку. На заиндевевшем стекле Кокотов заметил оплывшие следы его горячих пальцев и впервые за все это время вспомнил, что покойников хоронят замороженными, как бройлеров. Ему с трудом удалось сдержать слезы.

– Ну, как говаривал Сен-Жон Перс: «Дай бог не последняя!»

Выпили. Андрей Львович с удивлением обнаружил, что, несмотря на роковой недуг, водка действует на него по-прежнему: теплит внутренности и туманит мозг.

– Нина Владимировна мне все рассказала… – после недолгого молчания с печальной почтительностью произнес режиссер.

– Что именно? – спокойно уточнил Кокотов, стараясь соответствовать тому уважению, какое игровод испытывает к его болезни.

– О вашем диагнозе. М-да… Она плакала. Знаете, эта женщина вас любит. Но вам сейчас надо думать о другом.

– О чем же?

– О том, что будет после… Как выразился Сен-Жон Перс: «Смерть – это самый главный жизненный опыт, но воспользоваться им, увы, нельзя».

– Чего вы от меня хотите? – мужественно усмехнулся писодей. – Четвертый вариант синопсиса я написать уже, видимо, не успею…

– Вы хорошо держитесь! По-мужски…

– А что мне остается делать?

– Вас интересует, что произошло на суде?

– Не очень…

– Понимаю. Но все-таки послушайте: мы проиграли.

– Вы это уже мне говорили.

– Но мы не просто проиграли. Нет, нас сделали как котят. Растоптали. Уничтожили. Спустили в унитаз. Старики плакали. Если бы вы слышали, как они старались, как выступали! Фантастика! Плач иудеев из «Аиды» отдыхает. Заслушаешься! Бездынько прочитал поэму. Погодите, вспомню… Ага, вот:

Нам рот не заткнете кляпом!

А вы, чей глаз завидущ,

Уберите грязные лапы

От ипокренинских кущ!

– Неплохо, – согласился писодей.

– Морекопов отлил такую речугу, что ее можно без единой помарки вставлять в учебник красноречия. Ну, я тоже кое-что сказанул…

– Про тихую пристань талантов?

– Злой вы и недобрый. Я не отдам вам паспорт.

– Возьмите себе! А что – эти?

– Ничего. Шишигин нес какую-то околесицу. Он, по-моему, вообще никакой не адвокат. МОПСы стали врать, что стариков у нас плохо кормят. Но Саблезубова выскочила, дала кудлатой пощечину и сорвала с нее парик. Представляете, эта…

– Боледина.

– Вот-вот. Она лысая, как шар для боулинга. Судья выгнала обеих. Пока заседали, я сгонял Огуревича в ССС, и он привез еще одно заявление – в нашу пользу. В общем, все шло к победе. Доброедова дважды интересовалась, все ли в порядке с Ласунской, слушала нас вежливо, не перебивая, кивала, даже подсказывала старичкам, если они от волнения забывали слова. А ибрагимбыковцев, наоборот, гноила, обещала выставить вон Шишигина, если тот еще раз скажет «в натуре». Спросила у Гавриилова, кто он по профессии. «Писатель? Неужели? Что же вы мямлите, как контуженый?» Вот тут-то я и насторожился. Обычно благоволят к тем, кого хотят засудить. Так и вышло: удалилась, попила чайку – и через десять минут: «Суд идет. В иске отказать!»

– Почему?

– Задавать такой вопрос суду бессмысленно. Вы же не станете спрашивать у гулящей жены: «Почему?» Потому! Впрочем, Морекопов по своим каналам навел кое-какие справки: ей приказал председатель суда Лебедюк. Редкая сволочь! Коллекционер. Русский авангард собирает. Видимо, ему впарили какого-нибудь Немухина или Целкова – и порядок! Но и это еще не все. Позвонил Кеша, буквально рыдал. Наши акции ушли.

– Куда ушли?

– На хер!

– Поточнее можно?

– Можно. Внезапно вернулся какой-то босс. Он ничего не знал про кредит. А тут котировки на азиатских биржах обвалились. Доуль-Джонс или Даун-Джойс забарахлил. Ну, босс и выставил наши акции на торги. Их немедленно купили.

– Кто?

– Догадайтесь с одного раза!

– Ибрагимбыков?

– Правильно.

– А вы откуда знаете?

– Он сам сказал.

– Когда?

– После приговора подошел ко мне, тварь аульная, был глумливо учтив, спросил про Ласунскую, выразил соболезнования и объяснил, что у него теперь полный пакет акций. Деваться нам некуда. Сказал, хочет послезавтра заехать в «Ипокренино» – поговорить!

– О чем?

– Наверное, о том, как мы будем отсюда выметаться.

– И что вы предлагаете?

Жарынин несколько мгновений вглядывался в соавтора, словно ища в его облике подтверждение своим тайным надеждам.

– Я предлагаю вам подвиг.

– Что-о?

– Подвиг.

– Какой?

– Безумный.

– А именно?

– Убить Ибрагимбыкова!

– Вы в своем уме? – Андрей Львович посмотрел в глаза игроводу и уловил в них мутную сумасшедшинку, замеченную еще в день знакомства.

– Конечно! Подумайте, неужели у вас нет чувства мерзкого бессилия перед злом? Мы живем в мире, где невозможно найти управу на мерзавца, обирающего стариков! Все куплено: газеты, телевидение, суд, закон, конституционная стабильность! Уходя, Ибрагимбыков поманил пальчиком Огуревича, и эта торсионная сявка побежала за ним как привязанная. Меделянский спрашивал только об одном: когда ему отдадут деньги за его акции. Ничтожество! Прав, прав старый пес Сен-Жон Перс: «Демократия – это подлость в законе». Тоталитаризм благороден, он берет все зло на себя, и люди могут жить в добре. А демократия раздает зло людям как бесплатные презервативы. Скажите-ка мне, что страшнее – один кровожадный тигр или тысячи голодных крыс?

– Ну, не знаю… – заколебался Кокотов, чувствуя, что его завлекают в какую-то умственную ловушку.

– Не лукавьте! Конечно, крысы! Тигра можно накормить, приручить, приласкать… Тысячу крыс не прокормишь и не приручишь! Они всегда хотят жрать. Помните крысу возле вашего дома?

– Помню! – вздрогнул писодей и почувствовал игольчатую боль в виске.

– Признаюсь вам как старый диссидент. Когда выходишь на бой с государством и проигрываешь, чувствуешь гордость поражения. Да, я повержен, но кем? Голиафом…

– Однако Давид…

– Бросьте, коллега, Давид – обманщик. Пошел на поединок с пращой. Подло! Представьте: вас обматерили в кабаке. Вы говорите: «Пойдем выйдем, поговорим по-мужски!» Обидчик доверчиво выходит, надеясь честно набить вам морду, а вы укладываете его из помпового ружья. Неспортивно! И вообще, не очень-то доверяйте Ветхому Завету. Типичный «Краткий курс», только очень толстый…

– А Новому Завету доверять можно?

– В вашем положении лучше доверять. Кстати, неужели вы ничего не чувствовали, никаких симптомов: ну, боль, головокружение… Все-таки третья стадия.

– Мне говорили – вторая… – похолодел Андрей Львович.

– Да?! Значит, я перепутал…

– Что же делать?

– Прикончить Ибрагимбыкова. Знаете, после предательства Дадакина я подумал, что этого гада проще убить. Так сказать, асимметричный ответ злу. Нет человека – нет проблемы. Но у меня еще оставались надежды на суд. Как же я был глуп! Мы живем в обществе, где несправедливость стала цементом, скрепляющим все зловонное сооружение. И теперь, после гибели Ласунской… а это я, я