– Три дня.

– Справку я выпишу, поставите штамп в регистратуре, но дальше – в школу и не отлынивать, – она посмотрела на маму пациента поверх очков, – высокий у вас мальчик – мышцы за костями расти не успевают. Больше чем на ушиб никак не тянет. Назначу физиотерапию, походите, хуже не будет. Обезболивающее при необходимости, ногу – беречь, не нагружать. Освобождение от физкультуры на две недели.

– А плавание? – Даня насупился, предвкушая ответ.

– Да ты, батенька, юморист, – врач сняла очки, – я ему освобождение от физры, а он мне про спорт! И думать забудь! Через две недели, если всё пройдёт, – хоть Ихтиандром становись.

– Кем? – не понял Данила.

– А, да что нынешняя молодёжь знает, – доктор оглядела обоих, – ну, будьте здравы, не хворайте. Надеюсь вас в своём кабинете увидеть только с шоколадом и цветами, а не с больными ногами. – Она коротко засмеялась, всучила Марине бумажку с направлением на процедуры и справкой. – Шутка юмора. До свидания. Позовите следующего.

Домой они шли молча, а когда пришли, Данила, сняв куртку, посмотрел на маму.

– Нормально у меня всё с ногами, не буду я ходить на эту дурацкую физиотерапию. А в бассейн – пойду!

– Ладно тебе, – Марина его понимала, – в бассейн иди, только и на процедуры тоже.

– Врачиха какая-то дурацкая. – Он выбрался из ботинок.

– Абсолютно! – Она покачала головой. – И как держат-то таких? Не расстраивайся, всё будет хорошо, – она потрепала его по светлым волосам, – давай иди уроки делай.

С детскими больницами и поликлиниками она сильно отстала от графика. Придётся нагонять ночью. Ещё и ужин бы неплохо приготовить.

«Сейчас минут пятнадцать почитаю, и потом таблица», – пообещала себе Марина, открыла японский текст и… провалилась. Ей безумно нравился автор, то, как он писал, то, о чём он писал. Она давно не встречала таких увлекающих сюжетов и такой образной богатой речи.

– Мам… – в дверях стоял Данила, – я уроки сделал, поел и иду спать. Спокойной ночи.

– Спать? – Марина глянула на часы. – Ого, это не шутка?

– Не-а, половина одиннадцатого.

Она моргала, глядя на стрелки.

– И куда делись четыре часа? Данька, какой же ты у меня взрослый и дисциплинированный парень. – Марина растрогалась.

Он пошёл спать, а Марина отправилась на кухню – совсем скоро должен был приехать Дмитрий, и ей хотелось успеть приготовить что-нибудь вкусное на ужин.

«Таблица – ночью, клянусь!»

Пиликнул мобильник – «вот как раз и он».

«Здравствуйте, Марина, как вы поживаете? Как ваш мальчик? Всё ли хорошо? Я узнавал у приятеля – операция назначена на вторник, верно? Как он себя чувствует и как вы?»

Писал Семён. На часах было без четверти одиннадцать. Поздновато для СМС от заказчика.

Подумав, она ответила:

«Огромное спасибо, я ваша должница. Сын волнуется в ожидании операции, но всё остальное отлично. Таблицу пришлю завтра утром».

Сухо, просто, благодарно, но не вычурно.

«Забудьте про любые долги, Марина, не расстраивайте меня. Мои поступки – это всегда добрая воля, я не рассчитываю ни на какие ответные услуги или оплату. За исключением бизнес-обязательств, о которых я всегда договариваюсь заранее».

Кратко, ёмко и исчерпывающе. И похоже, он несколько обиделся.

Ей стало неловко, она вспомнила разговор со Светланой и в который раз подумала, что не стоит с ней откровенничать.

Написать ему что-то ещё или нет? Может, нужно извиниться?

«Я рад, что у Егора всё благополучно. И будет ещё лучше», – прилетело от него.

Он помнит, как зовут моего сына.

«Я тоже очень рада. Спасибо вам, Семён».

Он ничего не ответил.

* * *

Он всё ещё стесняется, и это то, что не позволяет ему раствориться и размазаться. Сразу после операции я ухаживала за ним, подавая судно, и поэтому он стремился встать как можно быстрее, чтобы добираться до туалета самостоятельно.

– Я сам, – предупреждающе говорит он, отодвигая одеяло, – я, конечно, умирающий, но ещё живой.

Привычно подгребает под подмышки костыли и медленно переносит на них вес исхудавшего тела.

Мы часто шутим о смерти. Это делает её менее величественной и неотвратимой, так мы пытаемся примириться с её неизбежным приходом.

Я смотрю, как он медленно ковыляет к туалету, – пять шагов? Шесть? Так мало. Так много. Достаю вязанье, автоматически прислушиваясь к звукам из-за двери, – тихо.

Притерпеться к запахам не сложно – я помню, как его неукротимо рвало во время первой химии. И меня едва не выворачивало вместе с ним. Потом стало легче.

Каким бы тошнотворным и гадким ни был этот запах – он про жизнь. Смерть не пахнет ничем. Она отвратительно стерильна.

Что-то его долго нет. Я подхожу к двери и легонько барабаню костяшками пальцев.

– Эй, есть кто живой?

Дверь открывается бесшумно. И я придерживаю её, пока он идёт обратно.

– Я бы побегал напоследок, – он почти смеётся, садясь на кровать, – жаль, что в жизни нельзя вернуться назад хоть на пару минут.

– Точно жаль, я бы тоже с тобой побегала.

Он ложится, и я всё-таки накидываю на него одеяло, чтобы ему не пришлось это делать самому.

– Ну ты-то ещё побегаешь. За нас двоих.

От такого простого действия, как поход в туалет, он уже устал.

– Как там малыш? – Он приоткрывает глаза.

– Хорошо, растёт. Смешной, смотри.

Я достаю телефон и открываю видео, в котором двухлетка размазывает тёртую морковь по лицу, столу и близлежащим предметам.

Он слабо улыбается:

– Ага, смешной. Жаль, что я не увижу, как он выратет.

– Ужасно жаль.

А я помню его мальчишкой таким же весёлым и задорным – с неиссякаемой энергией и невероятной открытостью к этому миру. Во мне снова просыпается злость на жизнь. На болезнь. И на смерть. Какого, мать вашу, чёрта именно мы, а?!

Пятница наступила неожиданно быстро. Весна заскучала за морозной занавесью и вышла на сцену, красуясь зелёным платьем.

Под больничными сводами старого здания было невозможно жарко – отопление ещё не отключили, и батареи жарили, отдавая тепло, сэкономленное с зимы.

Марина чувствовала, что потеет под белым халатом, накинутым на тонкий свитер.

– Эй, привет, – она забыла обо всём, увидев сына, – как ты, мой хороший?

Егора вкатили в палату.

– Порядок, – ответил он слабо.

Вместе с ним вошёл врач, который был одет в тёмно-бордовые хирургические штаны и развесёлую рубаху, сплошь разукрашенную портретами Тома и Джерри. Среднего роста, лет сорока пяти, с большими руками, голубыми глазами в обрамлении белёсых ресниц и лучезарной улыбкой.

– Кле-е-е-веров Егор, – с ударением сказал врач, – а вы мама, Марина…

– Владимировна, – подсказала она.

От доктора пахло чем-то терпким и свежим, спиртовым, медицинским и чем-то ещё.