И Никитин увидел, как к пушкам подползают, волоча за собой ящики со снарядами, незнакомые солдаты и сержанты с артиллерийскими и пехотными погонами на грязных, потных и окровавленных гимнастёрках.

5

– Батарея открыла огонь! – испуганно крикнул с дерева наблюдатель.

– Не орите! – желчно сказал Крафт. – Я не слепой.

Бинокль дрожал у него в руке.

Последний танковый резерв погибал под снарядами этой чёртовой батареи!

– Русские танки обходят справа! – заорал наблюдатель и спрыгнул с дерева.

Крафт перевёл бинокль вправо и увидел, как советские танки, обходя его наблюдательный пункт, мчатся по полю. Он сосчитал до пятидесяти машин и бросил дальше считать. Оглянувшись, бледный, он закричал:

– Что, что такое?! – и, сорвав с шеи бинокль, стал торопливо расстёгивать кобуру.

Наблюдатель и ординарец стояли с поднятыми вверх руками.

Вытащив наконец парабеллум, вскрикнув, майор Крафт швырнул его под ноги ординарца. Мимо промчался один советский танк, второй, третий…

Руки майора стали медленно вытягиваться над головой.

Всё было кончено.

6

А орудия никитинской батареи всё били и били, перенеся свой огонь на соседние участки. Возле пушек деловито возились незнакомые Никитину артиллеристы и пехотинцы. Командир батареи стоял среди них, высоко, гордо подняв забинтованную голову:

– Огонь!

Друзья

1

Он опоздал на полчаса, не больше. На лесной опушке было тихо и пустынно. Сиротливо стояли прислонённые друг к дружке тоненькие, срубленные для маскировки машин ёлки. Он обошёл всю стоянку, когда-то шумную с утра до ночи. Сейчас, кроме делопроизводства да мастерских, где ещё теплилась кое-какая жизнь, здесь никого не было. Масляные пятна на примятой гусеницами траве издавали свой запах, и он, мешаясь со смолистым ароматом разогретых солнцем сосен, создавал в лесу ту неуловимую, своеобразную грусть, которую всегда оставляет после себя только что снявшаяся с места танковая часть.

Он сел на поваленное дерево и, подперев кулаком подбородок, задумался. Ему не везло. Ещё выйдя из госпиталя, почувствовал, что кругом творится необычайное, хотя начиналось самое обыкновенное утро. В низинах ещё клубился ночной туман, безмятежно поблескивали на траве капли росы, звенел в вышине успевший умыться этой росой жаворонок.

Дорога, по которой он шёл, была пустынна. Но именно в этой пустынности фронтовой дороги таилась вся необычность сегодняшнего утра. Такая тишина могла наступить в этих краях лишь перед решительным штурмом, когда к переднему краю подтянуты все полки и соединения, подвезены снаряды и патроны, медикаменты и продовольствие, горючее и понтоны; когда дело остаётся лишь за сигналом к наступлению. Всё это он понял и ускорил шаги, теперь то и дело поглядывая на часы. Он спешил, так как боялся, что Анохин с Горячевым уведут машину в бой без него.

И всё же он опоздал. Каких-нибудь пять километров оставалось ему дойти, когда началась артподготовка. А это значило, что машины уже вышли на исходную позицию.

Тихо теперь в лесу. Прошёл мимо писарь боепитания, сосредоточенно глядя себе под ноги. Звенит в мастерской молоток – одиноко, размеренно и нетерпеливо: дон-дон-дон!..

2

Командир машины старшина Горячев и водитель её сержант Анохин с особенной, подчёркнуто внимательной заботой относились к своему башенному стрелку сержанту Ветлугину. Они имели на это право хотя бы потому, что они воевали чуть ли не с самого начала, а он пришёл в армию каких-нибудь полгода назад. Это давало Анохину повод называть его мальчиком. Горячев был с ним согласен: очень юным казался ему этот голубоглазый сержант.

Они оберегали его, как старшие братья. Здоровые, весёлые, обветренные студёными зимними вьюгами, прокалённые летней жарой, они считали, что теперь к ним ничто, кроме разве самой смерти, не пристанет. А смерть… Да так ли она страшна в открытом бою? Другое дело, считали они, для Ветлугина.

– Он ещё не обкатан, наш мальчишка, – снисходительно говорил Анохин. – Вот повоюет с наше, тогда – хоть в пекло, ему тоже всё будет нипочём.

Недели две тому назад Ветлугин простудился.

– Что ж теперь нам делать с ним? – сокрушённо сказал Горячев.

Ветлугин, кутаясь в шинель, с пылающими от жара губами, умоляюще посмотрел на товарищей.

И тут произошло нечто странное. Анохин и Горячев, не признававшие в своей жизненной практике никаких госпиталей, начали вдруг со всей страстностью, на которую только они были способны, убеждать Ветлугина в том, что ему как раз надо поехать в госпиталь.

– Да ты сам посуди, чудак этакий, – ласково говорил Анохин, настойчиво теребя рукав ветлугинской шинели. – Ты туда вроде как во фронтовой дом отдыха едешь.

– То не госпиталь, а рай, – слышался хрипловатый голос Горячева.

Они проводили Ветлугина до санитарной машины и долго смотрел ей вслед – два рослых спокойных молодых человека.

– Недельки через две вернётся, – сказал Горячев. – Как ты думаешь?

– Факт, – коротко отозвался Анохин.

Действительно, он вернулся ровно через две недели и… никого не застал. А друзья за это время часто подсчитывали, сколько ему ещё осталось отлёживаться, как говорил Горячев, «в раю».

Теперь неизвестно, где они. Ветлугин вздохнул. Тоскливо и скучно сделалось у него на душе.

А в лесу, меж тем, началось оживление. Писарь, который только что прошёл мимо, с необыкновенной заинтересованностью рассматривая носки своих сапог, пробежал обратно резво, и на его лице уже не было ни тени сонливости. Ревя моторами, проползли несколько тягачей с брёвнами и толстыми стальными тросами. Все они свернули на дорогу, проложенную ушедшими в бой танками. Ветлугин сразу понял, куда и зачем их выслали. Один из водителей, узнав его, крикнул:

– Там ваша, шестнадцатая! – и махнул рукой.

Ветлугина словно пружинами подбросило. Машина, их машина, та самая, на которой Анохин и Горячев, попала в беду! Курносое, доброе лицо его посуровело. Брови сдвинулись у переносицы, безмятежно-синие глаза тревожно сощурились, на щеках обозначились желваки от стиснутых зубов. Не раздумывая, он вскочил на проходивший мимо тягач.

3

Сильный стремительный танк под номером 16 с надписью «За нашу Советскую Беларусь!» одним из первых, ведя огонь с ходу, атаковал противника. Он разметал проволочные заграждения и, раздавив пушку, целившуюся, но не успевшую выстрелить в него, стал поливать огнём вражеские окопы.

День был знойный и долгий. Бой то утихал, то разгорался, и «тридцатьчетвёрку», гордо несущую на своей броне боевой лозунг, видели во многих местах сражения.

Если бы нашёлся летописец, задавшийся целью запечатлеть для истории действия «тридцатьчетвёрки» под номером 16, он смог бы занести в книгу истории много всяких славных дел, совершённых экипажем этой машины для человечества. Она билась с фашистскими танками, перебрасывала десантников и, как уже ранее было сказано, поливала огнём фашистские окопы. Но Горячеву с Анохиным и новому