– Садись, садись здесь, теперь можешь и отдохнуть, потому мы именно туда и пришли, куда нам надо, – сказала Глафира Семеновна. – Ведь это-то и есть отделение готовых платьев. Видишь, готовые платья в витринах висят. Смотри, смотри, какая прелесть! – воскликнула она, приходя в восторг и указывая на бальное платье.

В этот момент перед ней как из земли выросла рослая продавальщица в черном шелковом платье с громадными буфами на плечах, доходящими до ушей, и с большим воротником а-ля Мария-Антуанетта. Ежели бы не желтый кожаный сантиметр, перекинутый через шею, то ее можно бы было принять за королеву из трагедии.

– Модель этого платья, мадам, получила на нынешней выставке большую золотую медаль, – заговорила она по-французски. – C’est le dernier mot de la mode…[306]

– Же ве эн роб де суа нуар[307], – обратилась Глафира Семеновна к продавальщице. – Черное шелковое платье думаю я себе купить, – сказала она мужу.

– Гм… – пробормотал Николай Иванович и, сложив пакеты с покупками на стол, стал отирать лоб и лицо носовым платком.

Пот с него лил градом.

– Je vous montrerai, madame, quelque chose d’extraordinaire[308], – заговорила продавальщица и крикнула: – Мадемуазель Элиз! Мадам Перокэ!

Две другие продавальщицы тотчас же откликнулись на ее призыв и вопросительно остановились. Первая продавальщица тотчас же поманила их. Они подошли и, встав перед Глафирой Семеновной в позу манекенов, начали вертеться.

– Выбирайте только фасон, мадам… Этот или вот этот, – продолжала по-французски первая продавальщица, указывая на двух других продавальщиц. – А вот и третий фасон, – прибавила она и сама медленно повернулась, показывая бока, зад и перед своего платья.

Глафира Семеновна поняла, что ей сказали по-французски, но не решалась указать на фасон.

– И сет бьен, и сет бьен… – отвечала она. – Сет оси бьен… Иль фо регардэ труа фасон.

– Tout de suite, madame… Voulez-vous vous assoir… C’est monsieur votre mari?[309] – указала она на Николая Ивановича.

– Вуй, мари.

Продавальщица предложила стул и Николаю Ивановичу.

– Prenez place, monsieur…[310] Придется вам подождать довольно долго. Дамы вообще не скоро решаются на выбор костюмов. А чтобы вам не скучать, вот вам и сегодняшний нумер «Фигаро». Пожалуйста.

– Мерси, – сказал Николай Иванович, грузно опустился на стул и, раскрывая поданный ему нумер французской газеты, стал его рассматривать, делая вид, что он что-нибудь понимает.

Продавальщица между тем вытаскивала из витрин платья, показывала их и тарантила без умолку перед Глафирой Семеновной. Глафире Семеновне все что-то не нравилось.

– Же ве с висюлечками… Компренэ? С висюлечками… Гарни авек висюлечки… – старалась она объяснить продавальщице. – Авек же и пасмантри[311].

– О, мадам, да это нынче не носят!

– Нон, нон… Же вю о театр[312]. И много, много пасмантри. Боку…

– Мадемуазель Годен! – снова выкрикнула продавальщица четвертую толстенькую и невысокого роста продавальщицу и, указывая на ее платье Глафире Семеновне, прибавила по-французски: – Вот все, что дозволяет последнее слово моды по части отделки стеклярусом. Фигура мадемуазель Годен также вполне подходит к вашей фигуре. У мадемуазель Годен такая же прелестная грудь, как у вас, такой же полный стан. Дать больше отделки с сутажем и стеклярусом значило бы выступить из пределов моды и компрометировать фирму. Надо вам примерить вот это платье. Voyons, madame… Ayez la bonte de venir ici[313].

И продавщица, перекинув на руку платье, пригласила Глафиру Семеновну за ширмы на примерку. Глафира Семеновна удалилась за ширмы вместе с продавальщицей, но продавальщица тот час же выскочила оттуда и сказала Николаю Ивановичу:

– Монсье, можете придвинуться к ширмам и переговариваться с мадам, дабы не очень скучать в разлуке.

Сказано это было, разумеется, по-французски. Николай Иванович ничего не понял и удивленно выпучил на продавальщицу глаза. Та, видя, что он не понимает ее, стала приглашать жестами и даже поставила для него другой стул около ширм. Николай Иванович покрутил головой и пересел. Продавальщица между тем опять удалилась за ширмы и без умолку заговорила.

– Глаша! Понимаешь ли ты хоть капельку, что она стрекочет? – крикнул жене Николай Иванович.

– В том-то и дело, что очень мало понимаю, но чувствую, что она хочет на меня напустить туман.

– Ну то-то… И мне кажется, что она тебе зубы заговаривает. Ты очень-то не поддавайся. Да вот еще что. Ведь это такой магазин, что здесь чего хочешь, того просишь. Тут всякие товары есть. Так ты спроси у ней, нельзя ли мне чего-нибудь выпить. Пить смерть хочется.

– Неловко, Николай Иваныч, – послышалось из-за ширм. – Ну суди сам: как же в модном-то магазине?..

– Да ведь здесь в отделениях вином торгуют. Правда, не распивочно, но все-таки торгуют. Так вот бы красненького бутылочку… Можно, я чай, это сделать для хорошего покупателя. Ведь мы не на грош купить пришли. Четвертаков-то этих французских ой-ой сколько отсчитаем. Так ты спроси.

– Язык не поворачивается. Помилуй, ведь здесь не выпивное заведение.

– Так что ж из этого? В Петербурге мне из парчового магазина за пивом посылали, когда рассчитывали, что я на сотню куплю.

– Потерпи немножко. Потом уж вдвое выпьешь. Я не буду препятствовать.

– Эх, тяжко! Наелись дома ветчины и сыру, и теперь во рту даже пена какая-то от жажды, – вздохнул Николай Иванович и, опять раскрыв нумер «Фигаро», уткнул в нее нос.

LVI

Прошло более получаса, а Глафира Семеновна все еще примеряла за ширмами платья. Николай Иванович, все еще сидевший около ширм, сначала начал зевать, а потом уже и клевать носом.

– Глаша! Скоро ты там?

– Как скоро! До сих пор я еще не могу выбрать фасона платья. Главное дело, что ни мадам меня не понимает, ни я ее не понимаю. Все слова по части дамских нарядов я очень хорошо знаю по-французски, но здесь, в Париже, какие-то особенные слова, каким нас никогда не учили, – послышался голос Глафиры Семеновны из-за ширм.

– Так этак ты, пожалуй, еще и через час не кончишь с выбором фасонов.

– Не знаю, право, не знаю. Выберу платье, и потом мне нужно будет выбирать накидку. Я накидку какую-нибудь хочу себе купить для театра. Потом мне нужно шляпку… Нельзя же быть в Париже да модной шляпки себе не купить.

Николай Иванович досадливо заскоблил затылок:

– Так я бы прошелся по магазину да поискал бы вчерашнего земляка. Наверное, он бродит по магазину и ищет нас. Я пойду и посмотрю его.

– Николай Иваныч, я боюсь одна.

– Да чего ж тебе бояться-то? Я приду к тебе. Все покупки я здесь оставлю. Возьми их к себе за ширму.

Николай Иванович встал со стула и отправился бродить по магазину. Не успел он пройти и трех отделений, как натолкнулся на земляка. Земляк стоял в отделении непромокаемых материй и выбирал себе пальто.

– А, почтеннейший! Где это вы пропадаете? А я вас искал, искал и найти не мог, – проговорил он при виде Николая Ивановича.

– Да ведь жена зашла в отделение дамских нарядов и застряла там. И посейчас там за ширмами сидит и фасоны себе выбирает. С бабами, сами знаете, беда… Земляк! Не сходим ли мы куда-нибудь выпить? Пить смерть хочется. А через полчасика вернемся…

– Сходим, сходим. Тут вот как раз против магазина есть кофейня.

Земляк, не найдя себе по вкусу непромокаемого пальто, отошел от прилавка и через несколько минут был вместе с Николаем Ивановичем в кофейне, находящейся против Луврского магазина.

– Пивка, что ли, хватим? – спрашивал Николай Иванович земляка.

– Зачем пивка? В Париже надо пить красное вино, – дал ответ земляк и приказал подать бутылку вина.

Они чокнулись. Зашел разговор, где сегодня обедать, где провести вечер.

– Вечером-то бы в какое-нибудь этакое заведеньице попикантнее, позанятнее, позабористее, в какой-нибудь кафешантанчик эдакий, где разные канашки черноглазые поют, – с улыбочкой и подмигнув глазом сказал Николай Иванович. – Ведь, верно, есть такие заведения.

– Как не быть! Таких заведений много, но с женой-то вам неудобно, жена-то вам помеха, – отвечал земляк.

– Так-то оно так, но жена моя баба походная.

– Какая бы походная ни была, а все уж не дозволит вам развернуться