– Оставила-таки, оставила!

Бездонная тоска зубами рвала его грудь на части. Потом что-то легкое и прозрачное пролилось в его душу. Барс перестал плакать. Он вскочил на ноги и на минуту задумался над чем-то, затем пошатываясь зашагал к стойбищу.

После этого случая ненависть к учителю прошла у Барса совершенно. Тот непереходимый барьер, который когда-то вызывал у Барса раздражение, исчез бесследно, лишь только Барс через него перешагнул. Но вместе с раздражением исчезли и тоска, и надежды, и любовь, на смену этим человеческим чувствам явилось нечто похожее на чутье благородного матерого зверя.

3

Фигуры охотников, не выдержавших испытания, скрылись в густом тумане гавани, постепенно поглотившем прощальные крики. Браконьерская шхуна с остальными охотниками, среди которых был и Барс, отплыла без единого гудка, словно спасаясь бегством.

Несколько суток рассекала она приполярные воды. Море было синее, волны с белыми гребнями, соленый аромат стихии бодрил свежестью сердца охотников.

Волны плескались о борта с одной и той же песенкой: «а вот еще, ну, как? ну, что?», но холодный эфир продолжал оставаться прозрачным и голубым, и мотив этой песенки ничуть не надоедал. Мелодия была монотонная, но мир был так широк и приволен, что навевала она только здоровые и бодрые мысли. Но вот шхуна достигла наконец полярного пояса. Здесь во время штиля даже днем крутились на поверхности моря темные водовороты, словно кто-то размешивал в глубине жидкую тушь. А когда со стоном налетал норд-ост и на море опрокидывались горы волн, то они с воплями неслись за судном, угрожающе замахиваясь на него белыми клинками. Небо висело мутным пологом, края его дымились и разлетались в клочья. Впрочем, даже без холодного ветра и без этих волн было ясно, что шхуна вошла в полярные воды.

Судно прошло Командорские острова и нырнуло во впадину Анадырского залива.

Течение сразу же остановилось, показались плавучие льды. Ранней весной льды в заливе стоят скованные и не позволяют двигаться судам. В середине лета на юге они тают, и по мере таяния с них уходят прочь белые медведи. Этот промежуток времени не может быть упущен: он совпадает с охотничьим сезоном.

На мрачном фоне стихии льды блистали изумительной белизной. Охотники, собравшись у бортов, с острым любопытством взирали на их жуткую красоту и провожали взорами их холодный ход со смешанным чувством тревоги и возбуждения. Первым заметил такую льдину Осьминог. Вдали стали показываться льдины с сидящими на них белыми медведями.

– Ребята, гляди, гляди! Медведь! Ну и мех же, вот это мех! – воскликнул он. Медведь стоял, вытянув вперед нос, и, помахивая головой, издали наблюдал за невиданными гостями. Быть может, именно благодаря густому меху голова его казалась очень маленькой, гораздо меньше, чем у бурого или сибирского медведя. Во всей его фигуре, упершейся ногами в лед, было даже что-то миловидное.

Молния взглянул в ту сторону, куда показывал Осьминог, и сощурил глаза от удовольствия: существо, стоявшее на льдине, не имело ничего общего с теми медведями, каких он знал, и напоминало ему какое-то другое животное.

– Миленький ты мой, кушаньки хочет. Ладно, ладно погоди ужо, получишь. Вот этот самый дяденька Молния ха-а-рошего гостинцу принесет, – свинцового, как раз тебе по зубам, чтобы в самый лоб. У-фу-фу-фу-фу, ну и диковина же, что твой заяц!

Физиономия Молнии совсем расплылась от удовольствия. Он стоял, легонько постукивая пальцами о перила. Вдруг он заметил рядом с собой Барса и вспомнил, что еще ни словом не обмолвился с ним с тех пор, как они попали на шхуну. Ему захотелось завести с Барсом разговор.

– Слышь, Барс? Глянь-ко ишь какой ласковый. А на деле, о-го-го! – пальца в рот не клади. Что красивая баба: попадись только, все косточки твои обгложет, обсосет, уж так не оставит. А сам тем временем когтищами своими, что крючьями, так и будет по льду скрести: Хрясь! Хрясь!

Молния даже скрипнул своими нечистыми зубами, представляя себе эту сцену. Барс продолжал смотреть прямо перед собой, как бы не слыша слов Молнии, но в душе уже обернулся в его сторону и не спускал с него пристального взора. Безмолвие Барса оставило Молнию неудовлетворенным.

– Слышь, Барс, тебе говорю: по душе тебе такая штучка али нет?

Глаза у Молнии стали округляться, тон был вызывающий и дерзкий. Барс чувствовал раздражение собеседника, но ждал, когда оно достигнет зенита и заставит Молнию распахнуть тайники его сердца.

Вот он наконец оторвал глаза от льдины и перевел их на Молнию. По тону Молнии можно было бы подумать, что он в ответ вцепится зубами, но в глазах его светилась искренность.

– Чего пристал! Хочет глодать, ну и дай ему своих костей, – миролюбиво ответил Барс и отвел глаза в сторону.

Льдина с белым медведем отплыла уже далеко и готовилась скрыться из виду.

– Барс, в тебе прямо говоря для меня что баба, что медведь, все одно, люблю кто напрямик прет, как медведь.

– Слушай, Молния, чего пристал, говорю. По душе, не по душе, а коли напорешься, так рассуждать, брат, некогда будет.

– Разве что. А только не могу я, по-твоему. Эвон, в какую даль запыли: к Анадырской губе. Тут, брат, как ни крути, не выкрутишься… Слышь, Барс, вон и водку ты пьешь, будто сосешь ее. А я одним духом люблю, чтобы хлоп! – и готово. И к бабам ты какой-то холодный, будь перед тобой хоть какая красавица. А я против рожна и то попру: жизнь так жизнь, смерть так смерть мне все одно. Погляжу я на тебя, ненадежный ты человек, Барс, что ветер, право. И чего ты только охотником заделался? Хоть убей понять не могу. Знаешь, Барс, я сперва страх любил глядеть как зверь падает окровавленный. А теперь и самому подчас так и хочется схватиться насмерть, словно зверю хорошему, и биться, биться, пока конец не придет. Одной этой надеждой и живу, Барс, – слышишь ты это или нет?

Тон у Молнии все повышался, он сам уже не мог разобрать, где кончается в нем человек и начинается зверь. Ему, проведшему полжизни в тайге, было гораздо понятнее выражение физиономий жителей лесного царства, чем готовые на всякий компромисс человеческие слова. Порой он наблюдал, как бьются смертным боем олени, выламывая друг другу прекрасные рога и разбрасывая белую пену. Его приводила в восторг их бешеная непримиримость, отчаянная, не знающая компромисса. В такие моменты в нем росло желание погибнуть самому такой