– Мисс Эйнсли, вы правда верите, что все могут быть счастливы?

– Конечно. Любой, кто захочет. Однако некоторые люди чувствуют себя более счастливыми, погрязая в несчастьях. Как бы то ни было, это для всех нелегко, но кому-то приходится труднее, чем прочим, ведь мы никогда не взрослеем. Так на всю жизнь и остаемся детьми, лишь игрушки несколько меняются, вот и все.

– «Вечно оставаться детьми, – процитировала Рут, – собирая камешки на бескрайнем берегу» [8].

– Да, как раз об этом я и подумала. Маленькая девочка ломает куклу, и хотя новая может оказаться намного красивее, она никогда до конца не заполнит пустоту. То же самое происходит и с женскими мечтами, – почти шепотом закончила хозяйка дома и протяжно вздохнула.

– Мисс Эйнсли, вы знали мою маму? – чуть помолчав, спросила Рут.

– Нет, дорогая, вы уж извините. Видела ее раз или два, но она уехала вскоре после нашего приезда.

– Забудьте, – поспешно проговорила Рут. Семья так и не простила миссис Торн её побег и скоропалительное замужество.

– Пойдемте в сад, – предложила мисс Эйнсли, и Рут охотно последовала за ней в уединенный уголок, где цвели золотистые лилии, пели дрозды, а все листья на окружающих деревьях и кустах дышали покоем.

Мисс Эйнсли сорвала веточку розмарина и размяла ее между пальцами.

– Видите ли, некоторым людям, чтобы обрести душевную мягкость, требуется сильный удар. Кому-то из нас нужны суровые засушливые условия, как макам. – Она указала на клумбу с яркими цветами. – Другие всегда колются, как кактусы, и лишь изредка покрываются розовыми звездочками. Я всегда считала, дорогая, что у моих цветов есть душа, – продолжала мисс Эйнсли. – Они напоминают мне настоящих людей. Я видела, как розы трутся щечками друг о друга, будто выказывая свою любовь, а незабудки, словно маленькие голубоглазые дети, немного боятся всех прочих. Лаванду я вижу невысокой женщиной в зеленом платье, бледно-лиловой шляпке и с белым шарфом. Она из тех сильных, милых, приятных людей, которые всегда успокаивают, оставляя нежность даже после своего ухода. Я собираю все ее цветы и листья, хотя в цветах больше сладости. Листья кладу к постельному белью, а цветами прокладываю кружева. У меня есть прекрасные кружева, дорогая.

– Знаю. Я часто ими восхищаюсь.

– Когда-нибудь я покажу вам все, – пообещала она с легкой дрожью в голосе. – А однажды я больше не смогу их носить, и вы возьмете что-нибудь себе.

– Не говорите так, мисс Эйнсли! – воскликнула Рут со слезами на глазах. – Мне не нужны кружева… мне нужны вы!

– Знаю, – ответила хозяйка дома, но ее взгляд стал отсутствующим, а некие нотки в голосе намекали на прощание.

– Мисс Торн, – вдруг позвал из-за калитки Джо. – Тут для вас посылка. Привезли на поезде.

Он дождался, пока Рут подойдет к нему, и, похоже, расстроился, когда она вернулась обратно в сад.

– Скажите, а Хепси дома? – крикнул он.

Рут, сосредоточенно развязывая ленту, его даже не услышала.

– О, взгляните, какие розы! – воскликнула она.

– Что за прелесть, дорогая! Никогда не видела таких крупных. Вы знаете, что это за сорт?

– «Американская красавица». Их прислал мистер Уинфилд. Он знает, что я такие люблю.

Мисс Эйнсли вздрогнула от неожиданности.

– Кто, дорогая? – странным голосом переспросила она.

– Мистер Уинфилд. Осенью мы с ним будем работать в одной газете. Он приехал сюда на лето из-за проблем с глазами.

– Это ведь распространенная фамилия? – спросила мисс Эйнсли, склонившись над кустами лаванды.

– Да, вполне, – рассеянно согласилась Рут, вынимая розы из коробки.

– Приведите его как-нибудь, дорогая. Хочу с ним познакомиться.

– Спасибо. Обязательно, мисс Эйнсли.

Они вместе остановились у калитки, и Рут вложила в руку хозяйки полураспустившуюся розу.

– Я не отдала бы ее никому, кроме вас, – полушутливо заметила она, невольно выдавая свой секрет.

Мисс Эйнсли коснулась рукой плеча Рут и посмотрела на нее, как будто хотела что-то сказать.

– Я не забываю о лампе, мисс Эйнсли.

– Знаю, – выдохнула в ответ пожилая женщина, потом долго внимательно вглядывалась в глаза Рут и наконец прерывисто прошептала: – Да благословит вас Бог, дорогая. До свидания!

XI. Лучшая в мире роза

«Он не забыл меня! Не забыл!» – пело сердце Рут в такт ее шагам, когда она возвращалась домой.

Приближающийся вечер залил золотом окрестности; с другой стороны холма доносился ласковый напев моря.

Дверь в дом оказалась открыта, но Хепси куда-то пропала. Рут поставила розы в графин с водой у себя в комнате и заперла дверь, будто пытаясь скрыть некую священную тайну, потом вновь вышла на улицу. Сердце певчей птичкой билось в груди; чувства обострились. Рут подошла к краю обрыва. Поверхность моря внизу поражала насыщенной полупрозрачной синевой, подобную которой осмеливался рисовать только Тадема [9].

– Я должна спуститься, – пробормотала Рут.

Дорога рыжевато-коричневой лентой вилась вниз по зеленому склону холма. Рут прошла по ней до развилки, потом свернула направо, в лес, где над головой, будто своды собора, изгибались огромные ветви. Маленькие лесные жители, облаченные в перья и меха, исчезали при ее приближении, лишь из-за стволов деревьев или переплетения ветвей на нее смотрели яркие глаза, да порой звонкие птичьи трели сменялись испуганным щебетанием.

– Не бойтесь, – проговорила она вслух.

Неужели это любовь, будто роса весенним утром, заставляла искриться глаза, наполняла воздух звуками восторженной песни и пробуждала в душе настоящую магию? Она вмещала в себя всю таинственность и свежесть зарождения мира; приливную волну там, где река встречается с морем, аромат цветка и мерцающий свет далекой звезды. Восход, за которым не следовал день, восторг тысячи рассветов; новое солнце в полуденном небе. Сейчас ее переполняла вся радость мира, и казалось, будто у сердца выросли крылья.

На воду опустился закат, и краски неба мягко заиграли на синей поверхности моря. У ее ног неспешно разбивались сапфировые волны, бросая на холм крупные жемчужины брызг. Рут внезапно повернулась, будто повинуясь инстинкту, и увидела Уинфилда.

– Спасибо за розы! – сияя, воскликнула она.

– Ты для меня лучшая в мире роза, – прошептал он, заключая ее