– Ну не балда ли ты, Авдеев? – спрашивал, тоже улыбаясь, сержант Егоров.

– А в чём дело? – спросил лейтенант.

– Спрашивает у меня, – охотно, с удовольствием принялся рассказывать сержант Егоров, – где, мол, трассирующие, а где простые лежат. Я говорю: ты читать умеешь? На ящиках написано. А он говорит: во-первых, темно и надписей не видать, а во-вторых… – Тут Егоров лишь махнул рукой. – Да пусть лучше он сам вам расскажет.

– А я, товарищ лейтенант, про одну старуху ему напомнил, – подхватил разговор Авдеев. – Её поп так-то по написанному всё учил обходиться. Ты, говорит, побольше Евангелие читай, там про всё печатно сказано. А бабка ему отвечает, я, батюшка, перестала верить написанному-то. Намедни шла, гляжу: на заборе слово одно выведено, я заглянула за забор, а там только дрова лежат.

– Ну, не оболтус ли, а? – опять с удовольствием спросил Егоров. – После войны куда работать-то пойдёшь?

– Я после войны, товарищ сержант, сразу женюсь. А какую вторую мирную работу подсматривать – потом разберёмся.

– Вот и весь его разговор, вся его кульминация, – сказал Егоров не то с осуждением, не то одобряя этот беспечно-весёлый нрав солдата.

Потом он рассказал лейтенанту о деле, что значит для уличного боя этот самый пятиэтажный «уголок» и что как бы там ни было, а они обязаны удержать его в своих руках до полного победного конца. Но об этом лейтенант знал ещё от ротного командира. Он не знал лишь некоторых небольших подробностей, которых ротный не успел или не захотел сообщить и которые посоветовал уточнить на месте.

Эти небольшие подробности были вот каковы.

Командир здешнего взвода был убит в первый же день боёв за город. После него взводом командовал старший сержант, пока его тоже не убило. Потом командиром был ещё один сержант. Этого прошлой ночью, раненого, переправили в тыл, а потом целый день командовал тут Егоров.

Теперь у него принимал взвод лейтенант Василий Павлович Ревуцкий.

Но взвода-то, к сожалению, уже не было. От взвода оставалось всего лишь шестеро. Лейтенант был седьмым. И им семерым предстояло, чего бы то ни стоило, удержаться в этом разнесчастном «уголке».

– Вот такие дела, товарищ лейтенант, – без особой печали, однако, сказал сержант Егоров. – Подмоги нам ждать больше вроде бы неоткуда. Во всяком случае, на сегодняшний день. И патронов с гранатами нам успели поднести, и сухого пайка, и вы к нам успели, а теперь все пути заказаны. Уже рассвело.

5

Действительно, пока они знакомились, наступил быстрый весенний рассвет. Темнота исчезла даже из углов комнаты, и в окна стало далеко и ясно все видать: дома, развалины, мостовую, костёл, небо. Тихо и пустынно было вокруг, как в воскресный день.

– Пока не началось, пойдёмте, я вас с остальным гарнизоном познакомлю, – сказал Егоров. – Меня вы знаете, Авдеева тоже. Я коммунист, он беспартийный. – Егоров быстро прошёл в соседнюю комнату. – Тут у нас (лейтенант, следуя его примеру, так же быстро проскочил мимо выбитых окон), тут у нас, – повторил Егоров, поощрительно оглянувшись на офицера, – пулемётный расчет. Это будет комсомолец сержант Зайцев, командир пулемёта, а это его помощник рядовой Жигунов.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Василий Павлович. – Я ваш новый командир. Фамилия моя Ревуцкий.

– Здравствуйте, товарищ лейтенант, – просто и приветливо ответил Зайцев, белобрысый, веснушчатый молодой человек, сидевший на корточках возле пулемёта и протиравший его тряпкой. – Будем рады.

Жигунов, уже в годах, стоявший возле стены и, что-то жуя, следивший за улицей, перестал молоть челюстями и, склонив голову набок, изумлённо приоткрыв рот, поглядел на лейтенанта, словно на невидаль.

– Патронов хватит? – спросил лейтенант.

– Четырнадцать лент полностью снаряжено, – ответил Зайцев.

– А воду для кожуха где берёте?

– А в подвале. Там полон бак. На целый полк хватит, не только что.

– Теперь пойдёмте дальше, – сказал Егоров и, выйдя в коридор, миновав несколько пустых, ободранных комнат, вышел на гулкую лестничную клетку, и они очутились в очень даже странно, нелепо после всего виданного здесь лейтенантом опрятной и чистенькой кухоньке. За дверцами буфета стояли стеклянные банки с соленьями и маринадами, гора тарелок, а на гвоздике висел чистенький передничек с крахмальными кружевными рюшками. Посреди кухни, по-барски в мягком кресле развалясь, однако с автоматом на коленях, дремал пожилой солдат в сдвинутой набок каске, расторопно вскочивший и вытянувшийся, как только Ревуцкий с Егоровым показались на лестничной площадке. Второй солдат, с окровавленным, заскорузлым бинтом на голове, в распахнутой шинели с поднятым воротником, бледный, видать, от потери крови, так же, как и Жигунов, стоял в простенке и боком, сторожко, по-птичьи глядел в окно. В опущенной руке его была противотанковая граната.

– Карнаухов, – сказал сержант, указав глазами на солдата с забинтованной головой и в распахнутой шинели. – Имеет два ордена Славы. Вчера ранен. Эвакуироваться отказался. Как, болит, товарищ Карнаухов? – заботливо и почтительно нахмурясь, спросил он у солдата.

– Терпимо, сержант, – равнодушно отозвался тот и вновь принялся глядеть в окно.

– А это, – кивнул Егоров в сторону старика, вытянувшегося словно по команде «смирно», – рядовой Белоцерковский. Ещё в империалистическую с немцами дело имел. Бил, стало быть. А это, ребята, – обратился он к солдатам, – наш новый командир лейтенант Ревуцкий. – И улыбнулся лейтенанту, разведя руками. – Вот и весь наш гарнизон.

Когда вернулись в угловую комнату, Авдеев, аппетитно чавкая, ел хлеб с салом, а солдат-связной Скляренко, прибежавший сюда впереди лейтенанта, спал в углу, по-детски свернувшись калачиком.

– Спит, – тихо сказал Егоров. – Устал. – И обратился к командиру: – Давайте и мы поедим с вами, товарищ лейтенант, а то может так случиться, что и недосуг потом будет. Вон уж и солнце всходит.

Они тоже, сидя на полу, принялись есть хлеб с салом. Егоров рассказывал:

– Город этот большой, видать. Я так думаю. Потому что трамваи ходили. Чудные и красивые трамваи.

– Чем? – спросил лейтенант.

– А белые потому что. В белую краску, словно прогулочные яхты, покрашенные. И двери много шире наших. Вот как раз такой трамвай против костёла стоит. Они оттуда вчера фаустпатронами стреляли, из трамвая, а нам их достать нечем. А ты поел и поглядывай, – обратился он к Авдееву.

– Поглядываю, – ответил тот.

– Ты не на меня поглядывай, а в окошко. – Егоров вновь по-отцовски, с доброй заботой поглядел на связного. – Застрял, малец.

– Как застрял? – спросил лейтенант.

– До вечера, – ответил Егоров. – Теперь от нас уж не выбраться. Ему бы затемно уходить надо было, а он распоряжения вашего ждал. Ну да ведь и к лучшему это. Нашего полку, как говорится, прибыло. Восьмым будет. Всё нам сподручнее. А ты покормил его? – спросил он у Авдеева.