Еле слышно Клавдия отвечает сыну:

– Не знаю, Ваня. На чужом несчастье своего счастья никогда построить нельзя.

– Почему же, мама, на чужом? Тебе больше от меня не нужно скрывать, мама. Я, когда в яме сидел, все высчитал до конца. И все понял. Понял и почему Будулай из хутора ушел.

Не сразу отвечает Клавдия:

– Я знала, что ты и сам уже догадывался. Но, оказывается, и я, и ты ошиблись. Не Будулая жена была похоронена в той могиле на горе.

Мгновенно трезвеет Ваня:

– А чья же?

– Его жена нашлась и прислала за ним дочь. Красивая цыганочка. Таких же лет, как и ты.

Со жгучим интересом Ваня спрашивает у матери:

– И похожа на Будулая?

– Все цыгане, по-моему, друг на друга похожи. Я ведь не видела его жену. Может быть, его дочка больше похожа на свою мать.

Вставая из-за стола, Ваня отодвигает от себя стакан, отставляет кувшин и твердо говорит:

– Все, мама. Можешь больше не беспокоиться – я теперь не буду в погреб ходить.

Все время молчавшая Екатерина Калмыкова спохватывается:

– Вот тебе и раз! В кои веки собралась с тобой посидеть, а теперь, выходит, мне надо другую компанию искать. Я на это не согласна.

– Я тебе, Катя, своего сына не дам портить, – улыбаясь сквозь слезы, говорит Клавдия. – Еще успеешь когда-нибудь на его свадьбе погулять. Вот тогда я все бочки выкачу из погреба.

– На какой свадьбе, мама? – с удивлением спрашивает Ваня. – О чем ты говоришь? Никакой свадьбы больше не будет.

Екатерина Калмыкова возражает:

– Не зарекайся, Ваня. Будет и свадьба, погуляю на ней и я. Во-первых, товарищ капитан, такие, как ты, мужчины долго в холостых не ходят. А во-вторых, как мне передавали, по твоей вине одна невеста решила свою свадьбу отложить.

Сурово отвечает на это Ваня Пухляков:

– Пусть она все что угодно решает. У нее для этого было в запасе два года. За эти два года она должна была все обдумать. Не беспокойся, мама, я в погреб больше не буду ходить. Я туда больше ни ногой. И к председателю в станицу поеду в мастерскую наниматься. Не зря же меня Будулай в своей кузне учил.

– Не зря, сынок, не зря.

– И вообще, мама, мне на трезвую голову еще кое в чем разобраться надо. И я обязательно разберусь.

В доме у Макарьевны она разговаривает с Татьяной:

– Чтой-то ты там вяжешь? – спрашивает у нее Макарьевна.

Не поднимая головы, Татьяна коротко отвечает:

– Свитер.

Макарьевна допытывается:

– Кому?

– Вам, бабушка, все нужно знать.

Татьяна вдруг зарывается лицом в вязанье, плечи у нее трясутся.

Макарьевна сердито успокаивает ее:

– Запуталась ты, девка, между двумя соснами, а теперь же сама и ревешь. Каких еще тебе надо женихов? И Данька сам на себя не стал похож. Вот довяжешь свитер к свадьбе и кончай эту комедию. Не обязательно ее в ресторане у этого старого цыгана играть. Мы в нашем клубе доиграем ее еще лучше, чем в ресторане. Да не реви ты, дуреха. А говорят, что ты даже конокрадов сумела повязать. Все на заводе боятся тебя, атаманом называют. Оказывается, из тебя атаман, как из говна пуля.

Татьяна, отрывая лицо от вязанья, соглашается:

– Правильно, бабушка, ругайте меня. Я сама во всем виновата. А как дальше быть, тоже не знаю. Вы, бабушка, когда-нибудь любили… сразу двоих?

– Еще чего вздумала. Родители не спрашивали у меня, люблю я или нет. Приехали сваты, потом позвали меня и сказали: вот твой жених. Не из кого было выбирать.

– Если бы, бабушка, я не в детдоме выросла, то согласна была бы, чтобы мне родители выбрали жениха.

– Ничего, еще найдется, кто получше этих двух. Ты одна на всю табунную степь такая. И девка, и мужик. Недаром говорят, что ты генерала Стрепетова побочная дочь.

– Это он меня, когда в один год умерли папа и мама, а соседи сдали меня в детский дом, отыскал. И после почти каждый месяц заезжал проведать. Он с моим дедушкой вместе на фронте воевал.

– Тебе много осталось вязать?

– Еще один рукав.

– Ну вяжи. Потом сама разберешься, кому лучше подойдет. Кроме тебя, никто в этом разобраться не сможет.

Между тем и в самое тяжелое время жизнь продолжает идти своим чередом. Не только умирают, разлучаются, но и рождаются, играют свадьбы люди. Торжествуют любовь и дружба над злом и враждой. Наступил день свадьбы и в осиротевшей семье Будулая. Выдает он замуж свою дочь. Приехал наконец из Казахстана отец ее жениха, высокий и седой немец, и сразу же решил сыграть в своем доме свадьбу. Русская жена его хлопочет по дому, хозяин встречает гостей, но дороже всех ему отец невесты, цыган Будулай, которого Карл Карлович, так зовут отца жениха, не знает, на какое место посадить. Все больше прибавляется за столами, расставленными через открытые двери на обе половины дома, гостей. Много среди них местных жителей, есть и немцы, есть русские казаки с лампасами. Во главе стола, как обычно, сидят жених и невеста, и целуются они по русскому обычаю под крики «горько». Вскоре гости начинают петь песни. Карл Карлович, сидя рядом с Будулаем, вполголоса разговаривает с ним:

– Нет, Будулай Романович, вас мы никуда не отпустим, будем все вместе жить. – По-русски Карл Карлович говорит совсем хорошо, четко, может, потому, что у него русская жена, которая в отсутствие мужа оставалась с сыном в волжской степи. – Вы на фронте в казачьем корпусе служили?

– Да. Не в Кубанском, а в Донском, – отвечает Будулай.

Казак с лампасами поясняет:

– В нашей Двенадцатой дивизии, в разведке. Не одного языка на своей спине приволок.

Другой, молодой, казак, тоже с лампасами, дергает ветерана за локоть:

– Ты, отец, соображаешь, что говоришь? Где ты сейчас находишься? Еще неизвестно, кто был среди этих языков.

Между тем Карл Карлович спокойно продолжает расспрашивать у Будулая:

– А под Будапештом это ваш корпус воевал? – И, обращаясь через стол к другому, еще более старому, но полному розовощекому немцу, он сообщает Будулаю: – А это мой старший брат, Генрих Карлович. Но только по-русски он знает всего несколько слов. Правда, Генрих?

– Гитлер капут.

Ветеран казачьего корпуса добавляет вполголоса:

– Еще яйки, млеко, клеп.

Брат Карла Карловича слышит это через стол и подтверждает со смехом:

– Яйки, млеко, ку-ри-ца.

– Вот-вот, – мрачно соглашается ветеран казачьего корпуса.

Карл Карлович продолжает:

– Мой брат под Будапештом в корпусе Галле служил.

Будулай говорит Карлу Карловичу:

– На озере Балатон нашему корпусу от корпуса