– Зато три или четыре купальных костюма… – попробовал заметить Николай Иванович.

– Сама себе купила костюмы, а вовсе не ты…

– Да ведь деньги-то из одного кармана. Другие дамы весь сезон купаются в одном и том же костюме, а ты три-четыре… А сколько шляп в Париже! Сколько…

– Смотрите, капитан, он уже упрекает. Вы понимаете: упрекает…

– Сси, сси, сеньора… – отвечал капитан, пуская струйки табачного дыма от папиросы.

– Спрашивается, разве это муж? Разве это любящий муж? – продолжала Глафира Семеновна. – Уверяю вас, он иногда бывает хуже дерева… Как камень какой-то… Ни поэзии, ни-ни… Ничего такого…

– Какая же, мать моя, поэзия, если мы пятнадцать лет в замужестве! Поэзия – это у новоженов, – отвечал Николай Иванович.

Язык его заплетался.

– Слышите, слышите, капитан, что он говорит! – воскликнула супруга. – Нет, небось ты вчера доискивался поэзии, блуждая по темным улицам и отыскивая испанок по балконам, перед которыми будут распевать серенады. Что? Поймала? В лучшем виде поймала. А про жену ты говоришь: какая же поэзия!

– Да я вовсе не про жену… А что насчет испанок… – оправдывался супруг.

– Молчи. Оправданья тебе нет.

Выходило нечто вроде ссоры. Капитан видел, что это надо прекратить. Он поднял рюмку с остатками малаги и произнес:

– Будь здрав, русски женщин!

Супруги чокнулись с ним и допили остатки вина.

За обед было уже уплачено. Они стали собираться уезжать. Николай Иванович поднялся из-за стола и покачнулся.

– Однако мы изрядно наиспанились, – сказал он.

– Только ты, только один ты, потому что ты пьешь двойную порцию против других, – заметила ему супруга и крепко пожала руку капитана, который благодарил ее за обед.

Они тотчас же отправились в кафешантан. Кафешантан был где-то далеко. Они долго ехали по темным улицам Мадрида. Было воскресенье, магазины в домах стояли запертыми, окна их не блестели газом и электричеством, и город освещался только своими муниципальными средствами. В экипаже капитан по-прежнему сидел против Глафиры Семеновны, и так как колени его приходились как раз против колен Глафиры Семеновны, то он уж пожимал ее ножки не только носками своих сапог, но и коленями.

Глафира Семеновна млела.

Но вот показалось несколько красных и зеленых фонарей. Экипаж подъехал к слабо освещенному кафе с распахнутым широким входом, около которого за маленькими столиками, выставленными на тротуаре, сидела публика и пила вино, лимонад или кофе. Замечательно, что на каждом столике, что бы за ним ни пили, стоял графин воды без пробки. Столики с публикой виднелись и в открытые двери кафе. Повсюду раздавался громкий говор. Публика была далеко не из числа аристократической. Из-под широких полей сомбреро у мужчин выглядывали давно небритые подбородки. Цилиндров было совсем не видать. Испанские мягкие фуражки почти у всех съехали на затылок. Виднелись и офицерские головные уборы. Два офицера играли в шахматы. На двух-трех столиках шла игра в карты. Все дымили папиросами и сигарами. Женщин совсем было мало. За одним из столиков сидел весь клетчатый англичанин с длинными рыжими бакенбардами и вся клетчатая англичанка с лошадиным лицом и длинными зубами и пили херес со льдом, посасывая его из бокалов через соломинки. Но и у них на столике стоял графин с водой. Англичанин и англичанка были одеты в костюмы из одной и той же серой клетчатой материи и имели сумки и бинокли через плечи. Кафе, как и все в Мадриде, освещен был слабо. Между столиками шныряли гарсоны, одетые на парижский манер в черные куртки и белые длинные передники, из-под которых виднелись ступни ног в башмаках. Зало кафе было очень большое, с колоннами, с зеркалами в стенах, а в глубине его виднелась эстрада, несколько ярче освещенная, и на ней, на стульях, также около столиков, сидели, как оказалось впоследствии, исполнительницы и исполнители увеселительной программы. Они тоже что-то пили и ели, и перед ними также стояли графины с водой. Они были в костюмах. Три из женщин и двое мужчин были в испанских национальных костюмах, две женщины были в фантастических опереточных костюмах с короткими юбками и сильно декольтированные.

Капитан протискался с супругами Ивановыми очень близко к эстраде, где какой-то молодой человек, поздоровавшись с капитаном за руку, уступил им свой столик, пересев с своим стаканом и графином за столик к какому-то старику в соломенной шляпе и с седой бородой.

Поместившись за столиком, Николай Иванович тотчас же скомандовал, чтобы была подана бутылка шампанского. Им подали шампанское и графин воды.

– Иван Мартыныч, нельзя ли к шампанскому-то хоть какой-нибудь сладкой закусочки испанской потребовать? – сказал он капитану. – Мы слышали, что господа испанцы охотники до сладости, а ничего еще не испробовали. Что-нибудь на манер конфект, пряников или пастилы. У меня дама сладкое любит.

– Пожалуйста, заботьтесь о себе, а не обо мне, – почему-то огрызнулась на супруга Глафира Семеновна, не сводившая глаз с капитана.

– Да я и о себе. Надо же чего-нибудь испанистого по части сладости отведать.

– Сси, сси… – подхватил капитан. – Я вам дам сладки вещь.

Он ударил раза три в ладоши и приказал явившемуся гарсону чего-то подать.

Явились пряники из размолотых орехов с сахаром, тоненькие, четырехугольные, явились такие же пряники из прессованных засахаренных ягод. Первые напоминали вкусом известный марципан, вторые – наше сухое ягодное киевское варенье. Капитан отломил кусочек, отправил его к себе в рот и, указывая на пряники, сказал:

– Испаньольски кусанье… Испаньольски вещь… Наши дам лубят эта еда.

– Как называется? – спросила Глафира Семеновна.

Он назвал сласти по-испански. Она повторила название, но тут же и забыла. Подражая капитану, который заедал пряниками шампанское, она принялась их усердно кушать.

Представление на эстраде все еще не начиналось, хотя у артисток за столиками изредка звякал тамбурин, раздавались два-три удара кастаньет. Дамы доедали груши, запивая их водой. Мужчинам гарсон подал вторую бутылку вина, и один из них, в белых чулках, в длинных серьгах и повязанный красным платком, быстро начал разливать вино по стаканам, плеснув и одной даме вина в протянутый ею стакан с водой.

– Что ж представление-то не начинается? – спросил Николай Иванович, кивнув на эстраду.

– Антракт, – отвечал капитан, прожевывая пряник, и, видя, что все внимание Николая Ивановича было устремлено на женщин, находящихся на эстраде, обнял слегка Глафиру Семеновну за талию.

Она вспыхнула, но не от гнева, а от удовольствия, и тихонько отвела его руку.

На эстраде один из мужчин настраивал гитару. Официанты убрали два маленьких стола и поставили только один большой. Одна из дам в желтом коротком платье напяливала на руки черные перчатки до локтей.

LXXXIII

Раздались звуки пианино. На