Отец выругался.

— Далеко вы ее оставили?

— Вчера в три часа дня, — ответил я. — Мы немного проехали ночью.

Отец обернулся к остальным.

— Двое из вас, ребята, посадите их с собой, отведем коня.

Тут он остановился и обернулся к нам.

— Поесть у вас было?

— Поесть? — сказал Ринго. — Мой живот думает, что мне перерезали горло.

Отец достал из вьюка кукурузную лепешку, разломил и дал нам.

— Где вы взяли коня? — спросил он.

Немного погодя я сказал:

— Мы его одолжили.

— У кого? — сказал Отец.

Немного погодя Ринго сказал:

— Мы не знаем. Хозяина не было.

Один из них засмеялся. Отец быстро взглянул на него, тот осекся, но лишь на миг — вдруг они все загоготали и завопили, а Отец смотрел на них, и лицо его становилось все краснее и краснее.

— Помолчи, Сарторис, — сказал один из них. — Ура Сарторису!

Поскакали назад — оказалось недалеко; мы доехали до поля, по которому вчера бежали люди, и до того дома с конюшней, и на дороге еще виднелись обрезки упряжи. Но повозка исчезла Отец сам привел старого коня к дому и пистолетом постучал по крыльцу — дверь дома по-прежнему была открыта, но никто не вышел. Мы завели старого коня в конюшню; на земле рядом с перевернутой наковальней по-прежнему валялась трубка. Вернулись на дорогу, и Отец осадил Юпитера посреди раскиданных на дороге обрезков упряжи.

— Ах вы, окаянные мальчишки, — сказал он. — Окаянные мальчишки.

Когда поехали дальше, двигались теперь медленно; трое ускакали вперед, их уже не было видно. После полудня один из них галопом примчался назад, Отец оставил нас с Ринго с тремя другими, а сам с остальными поехал дальше; вернулись они перед закатом на чуть взмыленных лошадях, ведя в поводу двух новых коней, с синими чепраками под седлами и выжженным на крупе клеймом С. Ш.

— Говорил, что никакие янки Баушку не остановят, — сказал Ринго. — Спорим, она счас в Мемфисе.

— Надеюсь, что так, ради твоего же блага, — сказал Отец. Он ткнул рукой в сторону новых лошадей. — Садитесь с Байярдом на них. — Ринго пошел к одному из новых коней. — Погоди, — сказал Отец, — твой — другой.

— Вы хотите сказать, совсем мой? — спросил Ринго.

— Нет, — сказал Отец. — Тебе его одолжили.

Потом мы все остановились и глядели, как Ринго пытается залезть на своего коня. Сначала конь стоял совершенно спокойно, но, как почувствовал в стремени тяжесть Ринго, стал взвиваться и поворачиваться кругом, становясь к Ринго другим боком; в первый раз Ринго навзничь растянулся на дороге.

— Влезай с того бока, — со смехом сказал Отец. Ринго посмотрел на коня, потом — на Отца..

— Влезать не с того бока? — сказал Ринго. — Я завсегда знал, что янки не люди, но что ихние лошади — не лошади, этого я раньше не знал.

— Влезай, — сказал Отец. — Он слеп на левый глаз.

Пока мы ехали, стемнело, и какое-то время спустя я проснулся оттого, что кто-то поддерживает меня в седле; мы стоим среди каких-то деревьев, горит костер, но мы с Ринго не проснулись, даже чтобы поужинать, а потом настало утро, и все уехали, кроме Отца и еще одиннадцати, но мы и тогда все равно не тронулись с места; просидели там целый день.

— Что мы будем делать теперь? — спросил я.

— Отвезу вас, окаянных, домой, а потом придется поехать в Мемфис и отыскать твою бабушку, — сказал Отец.

Тронулись перед самой темнотой; понаблюдали, как Ринго пытался влезть на своего коня с левой стороны, а потом поехали дальше. Ехали до рассвета и снова сделали привал. На этот раз костра не разводили; даже не сразу расседлали коней; спрятались в лесу и залегли, а потом меня будила рука Отца. Это было уже после восхода солнца, и мы лежали и слушали, как по дороге шла колонна пехоты янки, а потом я снова уснул. Проспал до полудня. Теперь горел костер, на нем жарился кабанчик; мы поели.

— К полуночи будем дома, — сказал Отец.

Юпитер отдохнул. Какое-то время он не принимал уздечки, потом не давал Отцу сесть верхом, и даже после того, как мы двинулись, ему все равно хотелось на волю, Отцу, ехавшему между мной и Ринго, приходилось сдерживать его. Ринго ехал справа.

— Вам с Байярдом лучше поменяться сторонами, Ринго, — сказал Отец, — чтобы конь мог видеть, что происходит рядом.

— Он хорошо идет, — сказал Ринго. — Ему нравится так. Может, потому как он чует, что Юпитер тоже конь и не думает взгромоздиться и ехать на нем верхом.

— Хорошо, — сказал Отец, — но все же следи.

Поехали дальше. Наши с Ринго лошади тоже недурно шли; когда я оглянулся, остальные порядком поотстали, дальше нашего облака пыли. До заката оставалось недолго.

— Хоть бы знать, что с бабушкой все в порядке, — сказал Отец.

— Боже, ’сподин Джон, — сказал Ринго, — неужто вы все еще беспокоитесь об Баушке? Я знаю ее всю жизнь — и об ней не беспокоюсь.

На Юпитера любо было посмотреть: голова вскинута, косит на наших с Ринго коней, сам в струнку, еле сдерживается, чтоб не взять в карьер.

— Я немного его отпущу, — сказал Отец. — А вы с Ринго следите за своими.

Мне показалось — Юпитер вмиг исчез. Он резко рванул и понесся, стелясь над землей. Но я бы должен был знать, что Отец все еще придерживает его, потому что я должен был заметить, что Юпитер все еще тянет вперед шею; вдоль дороги шел извилистый забор, и вдруг начал расплываться, и тут до меня дошло, что Отец с Юпитером не ушли вперед, а что мы втроем распластались над землей, словно три ласточки, и летим к гребню холма, где дорога ныряет вниз, и я подумал: «А мы-то вровень с Юпитером, мы вровень с Юпитером», — когда обернулся Отец, я увидел его глаза, увидел в бороде его зубы и понял, что Юпитера он все еще придерживает.

— Теперь берегитесь, — сказал он, и тут Юпитер, который шел между нами, вылетел вперед; он выскочил точь-в-точь как, я видел, взмывает над полем шалфея и поднимается над забором ястреб.

Когда Юпитер поднялся на гребень холма, я увидел под ним небо и макушки деревьев, что росли за холмом, словно он летел по воздуху, парил, чтобы, будто ястреб, камнем упасть за холмом на землю; только они не стали этого делать. Словно Отец остановил Юпитера в воздухе над вершиной холма, мне было видно, как он привстал