— Вон там, — сказал он, сплевывая. — Вон где Теннесси эта, где ’сподин Джон воевал с этими. На вид так здорово далеко.

— Слишком даже, чтобы ехать в такую даль только затем, чтобы воевать с янки, — сказал я и тоже сплюнул. Но теперь уж все пропало: и мыльная пена, и прозрачные, невесомые, переливающиеся всеми цветами радуги пузыри, даже привкус.

ОТСТУПЛЕНИЕ

1

Во второй половине дня Луш подвел фургон к задней галерее и выпряг мулов; к ужину в повозку было погружено все, кроме постелей, на которых нам спать этой ночью. Потом Бабушка поднялась наверх, а когда спустилась, на ней было воскресное черное шелковое платье и шляпа, лицо раскраснелось, глаза блестели.

— Чего это мы — сегодня уезжаем? — спросил Ринго. — Я так думал, мы до утра, до завтрашнего, не поедем.

— Нет, нет, — сказала Бабушка. — Но я уже три года как никуда не выезжала, полагаю, господь простит мне, если я соберусь накануне. — Она повернулась (мы были тогда в столовой, и ужин был подан) к Лувинии. — Скажи Джоби и Лушу, пусть, как только поедят, приготовят фонарь и лопаты.

Лувиния положила на стол маисовый хлеб и собиралась выйти из комнаты, но остановилась и поглядела на Бабушку.

— Неужто потащите с собой этот тяжеленный сундук до самого Мемфиса? Собираетесь отрыть его, когда он надежно спрятанный с прошлого лета, и тащить до самого Мемфиса?

— Да, — сказала Бабушка. — Я исполняю указания полковника Сарториса и именно так, как он, по моему разумению, имел в виду.

Она ела и даже не взглянула на Лувинию. Лувиния стояла в дверях буфетной и глядела Бабушке в затылок.

— Чего вам не оставить его, где он надежно спрятанный с прошлого лета и я могу присматривать за ним? Кто тут его сыщет, даже если они обратно сюда придут? Это на ’сподина Джона вознаграждение назначено, а не на сундук с…

— У меня есть свои причины, — сказала Бабушка. — Делай что я тебе говорю.

— Хорошо. Но с чего это вы надумали выкапывать его нынче ночью, когда сами до завтрашнего не поедете, до ут…

— Делай что велено, — сказала Бабушка.

— Да, мэм, — сказала Лувиния. И вышла. Я посмотрел на Бабушку — она ела, и шляпа сидела у нее на голове точь-в-точь на самой макушке, и Ринго смотрел на меня из-за Бабушкиного стула, и глаза у него тихонько вращались.

— Отчего не оставить его там, где он спрятан? — сказал я. — Только на повозку лишний груз. Джоби говорит, этот сундук весит тысячу фунтов.

— Ерунда! Тысячу раз ерунда! — сказала Бабушка. — Пусть весит хоть десять тысяч… мне все равно.

Вошла Лувиния.

— Будут готовы, — сказала она. — Мне бы только хотелось, чтоб вы мне сказали, зачем вот вам понадобилось выкапывать его середь ночи?

Бабушка посмотрела на нее.

— Вчера мне приснился про него сон.

— О, — сказала Лувиния. Они с Ринго были похожи как две капли воды, только глаза у Лувинии вращались не так сильно, как у Ринго.

— Мне приснилось, что я смотрю в окно, и в сад входит человек, идет туда, где сундук спрятан, и на него показывает, — сказала Бабушка. Она посмотрела на Лувинию. — Черный.

— Ниггер? — спросила Лувиния.

— Да.

Какое-то время Лувиния ничего не говорила. Потом сказала:

— И вы его знаете?

— Да, — сказала Бабушка.

— Вы нам скажете, кто он был?

— Нет.

Лувиния повернулась к Ринго.

— Поди скажи своему деду и Лушу, чтоб брали фонарь и лопаты и шли сюда.

Джоби и Луш были в кухне. Джоби сидел за печкой с тарелкой на коленях — ел. Луш сидел на дровяном ящике, сидел спокойно, зажав лопаты между колен, но сначала я его не видел из-за тени, которая падала от Ринго. На столе стояла лампа, и я видел тень от склоненной головы Ринго и его двигавшиеся взад и вперед руки, а между нами и лампой — Лувиния, руки в боки, локти в стороны — ее тень занимала всю комнату.

— Хорошенько выгреби печку, — сказала она.

Джоби нес фонарь, за ним шла Бабушка, потом — Луш. Мне было видно ее шляпу, и голову Луша, и острия двух лопат у него на плече. У меня за спиной дышал Ринго.

— Как думаешь, про кого она во сне видела? — спросил он.

— А отчего ты ее не спросишь? — сказал я. Теперь мы были в саду.

— Вот еще, — сказал Ринго. — Спрашивать ее. Спорим: если б она здесь осталась, никакой янки, никто другой не тронул бы этот сундук и ’сподина Джона тоже б не тронул, если б соображал.

Потом они остановились — Джоби и Бабушка, и Бабушка держала фонарь в вытянутой руке, а Джоби с Лушем выкопали сундук на том месте, где они его закопали в ту ночь летом прошлого года, когда Отец приезжал домой, а Лувиния стояла в дверях, даже не зажигая лампы, пока мы с Ринго укладывались спать, а потом я выглянул в окно или мне приснилось, что выглянул, и увидел (или мне приснилось, что увидел) фонарь. Потом мы двинулись назад, к дому, — Бабушка впереди, по-прежнему с фонарем, а мы оба с Ринго помогали тащить. Но до дома не дошли, а Джоби уже начал тянуть в ту сторону, где стоял груженый фургон.

— Несите в дом, — сказала Бабушка.

— А давайте его счас погрузим, вот и не нужно будет с ним возиться утром, — сказал Джоби. — Тащи сюда, ниггер, — сказал он Лушу.

— Несите в дом, — сказала Бабушка.

Так что немного погодя Джоби свернул к дому. Теперь было слышно, как он тяжело дышит, каждые несколько шагов кряхтит и приговаривает:

— Фу!

В кухне он тяжело опустил свой конец.

— Фу! — сказал он. — Кончено, слава богу.

— Несите наверх, — сказала Бабушка.

Джоби обернулся и посмотрел на нее. Он пока что не распрямился, обернулся полусогнутый и посмотрел на нее.

— Чего? — сказал он.

— Несите наверх, — сказала Бабушка. — Я хочу, чтобы он стоял в моей комнате.

— Вы, что ли, хотите сказать, что собираетесь счас впереть эту штуку на самый верх, а потом завтра обратно переть вниз?

— Кому-то придется, — сказала Бабушка. — Будешь помогать или нам с Байярдом этим заниматься?

Тут вошла Лувиния. Она уже разделась. И казалась такой огромной, как привидение, и плоской, словно чехол от валика, который кладется под изголовье, только в своей ночной рубашке казалась длиннее чехла; стояла безмолвная, как привидение, и ее босые