Лемнер отступил, освобождал место. Чувствовал, как у заключённых взбухают сердца, сипят дыхания. Тяжко ухнув, громыхнув башмаками, шагнул весь строй. Полная луна сияла над тюремным двором. И все они, убийцы, людоеды, маньяки, выбрали смерть в бою и были прощены. Прямо из боя, разорванные снарядами, изрезанные пулями, они попадут в рай.

Глава двадцать шестая

Помня евангельскую притчу о прозревшем слепце, Лемнер отправился в Общество слепых, к тем, у кого вместо двух погасших отрылся третий всевидящий глаз. Его отвели в клуб, где репетировал хор слепых. В клубе на стенах висели яркие масляные картины. Румяные яблоки. Клумбы красных цветов. Осенняя золотая берёза. Синее небо с белой чайкой. К картинам подходили слепые. Прислоняли к стене свои палочки, ощупывали холсты чуткими пальцами. Касались румяных яблок, гладили чайку, прикладывали ладони к алым цветам.

Улыбались.

В зале кресла были заполнены слепыми слушателями. На сцене пел хор слепых. Слушатели внимали, чуть вытянув шеи, поворачивали к сцене то одно, то другое ухо.

Лемнера усадили в первом ряду. По одну руку сидела молодая женщина в вязаной кофте, криво надетой, с пуговицей, попавшей не в ту петлю. По другую руку сидел седовласый мужчина в чёрных очках, зажав между колен узорную трость.

Хор был разношёрстый, мужской, женский, детский. В нём пела немолодая красивая женщина с голубой сединой. Молодая певунья в мини-юбке, с голыми коленями, на высоких каблуках. Круглолицый стриженый мальчик с розовым румянцем. Худой бодрый старик, по виду бывший офицер, стриженный под бобрик. Одни были в тёмных очках, у других глаза слиплись в щёлки, у третьих глаза были полны млечной белизны. Открытые тёмные рты, приподнятые подбородки, устремлённые к небу невидящие глаза, дрожащие вокруг невидящих глаз ресницы. В них было общее, родственное, семейное. Их объединило несчастье, и они сообща с ним боролись.

Они пели песни о России, страстно, истово, разом вскидывали головы, разом воздевали брови, сопровождали пение одинаковыми взволнованными жестами.

«Ты, Россия моя, золотые края, я люблю тебя, Родина светлая!» «Русское поле, сколько дорог прошагать мне пришлось». «Я люблю тебя, Россия, дорогая моя Русь, нерастраченная сила, неразгаданная грусть». «Россия, Родина моя!»

Песни были задушевные, пелись от чистого сердца. Каждая была молитвой, обращалась к светлому божеству с просьбой вернуть им зрение.

Лемнер был тронут пением. Запевалой был мужчина с царственным носом, благородными залысинами, большим ртом, Рот становился кругом, превращался в эллипс, смещался в одну, в другую сторону, словно каталось по лицу колесо. Мимика певца изображала простор полей, высоту гор, неразгаданную тайну, богатырскую стать.

Хор кончил петь, осторожно сошёл со сцены. Певцы помогали друг другу, держались за руки, щупали палочками ступеньки.

Запевалу подвели к Лемнеру.

— Вениамин Маркович Блюменфельд, — представился запевала. Слегка поводя лицом, улавливая исходящее от Лемнера тепло. Его рот перестал изображать колесо, губы казались мягкими, робкими. — Мне сказали, вас интересует наш хор. Мы готовимся к конкурсу. Весной в Орле состоится конкурс «незрячих хоров». Прошлой осенью нас возили в Петербург. Там мы заняли первое место.

— Поздравляю, — в Лемнере дрожало, испуганно трепетало имя «Блюменфельд». Возникла лестничная площадка, дверь, оббитая утеплителем с медными кнопками, электрический звонок и бирка с фамилией «Блюменфельд».

— Какой прекрасный город Петербург! Мы гуляли и не могли наглядеться! Бирюзовый Зимний дворец, золотой купол Исаакия, отражение в Неве золотой Петропавловской иглы, эти белые львы на воротах, изумительная решетка Летнего сада. А как прекрасен Медный всадник с летящим конём и Петром, простершим длань! — Блюменфельд с восхищением описывал краски города. Он постигал их не слепыми глазами, а зрячим «третьим оком».

Лемнер слабо слушал. Перед ним был жилец заповедной квартиры, спасавшей от детского ужаса. Жуткие силы подвала гнались за ним до второго этажа и останавливались перед именем «Блюменфельд», не в силах преступить заветную черту. В квартире жил праведник, запрещавший зло. Зло, готовое поглотить Лемнера, отступало, скатывалось по лестнице, укрывалось в гнилом подвале.

— А теперь, если мы выиграем конкурс, нас повезут в Ярославль. Там разноцветные изразцы, белые церкви, синие фрески и раздольная, без берегов, Волга. Как я хочу повидать Волгу!

Волосы у Блюменфельда были лёгкие, редкие, лоб высокий, чистый, брови кустились, ресницы вздрагивали, в глазницы были влиты две ложки сгущённого молока.

— Вениамин Маркович, а вы не жили в доме на углу Тихвинской улицы и Сущевского Вала? — Лемнер спрашивал робко, боясь ошибиться. Знал, что не ошибся. От запевалы исходила таинственная благодать, что останавливала зло и спасала Лемнеру жизнь.

— Да, я жил! Конечно жил! Окна нашей квартиры выходили на Миусское кладбище. Я слышал звуки погребального оркестра. Папа подводил меня к окну и рассказывал, как блестят трубы оркестра, краснеют венки. Я всё ждал, когда вновь зазвучат похоронные марши.

— Мы жили в одном доме, на одной лестнице и не знали друг друга. Я жил на четвёртом этаже.

— Мне говорили, что там живёт мальчик, мой ровесник. Но мама редко выводила меня из дома. Скоро папе дали другую квартиру, и мы уехали.

— А вы не испытывали ужас, когда проходили мимо подвала? За вами не гнались чудовища?

— Должно быть, они гнались за мамой и папой, поэтому я родился слепым, — печально улыбнулся Блюменфельд.

— Вы не знаете своей силы! В вас сила останавливать зло! Для меня фамилия Блюменфельд — как молитва «Господи, помилуй!». Чудовища наталкивались на вашу квартиру с надписью «Блюменфельд» и обжигались. Убегали в своё логово. Тем, что я жив, обязан вам, Вениамин Маркович. Я ваш должник. Что я могу сделать для вас?

— Верните мне зрение, — так же печально улыбнулся Блюменфельд. — Меня лечили лучшие врачи России. Смотрели глазники Германии, Израиля. Я так и остался слепым.

— Я знаю, как вас излечить! — воскликнул Лемнер. — Вы пели песни о России, как поют псалмы. Вы верите в Россию, как в божество. Россия вас исцелит. Она скажет вам: «Встань и иди! Иди в бой!» Я зову вас в мой батальон. Вы будете командовать подразделением «Око». Я дам вам оружие. Вы пойдёте в бой с песнями «Я люблю тебя, Россия, дорогая моя Русь», «И навеки не понятна чужеземным мудрецам», «Я в Россию воротился, сердцу слышится привет!» Вы услышите рёв миномётов, лязг танков, рокот штурмовиков, и прозреете! Все ваши люди прозреют! Вы пойдёте на войну слепыми, а вернетесь зрячими. Я буду с вами. Поведу вас в бой! Решайтесь, Вениамин Маркович!

Блюменфельд страшно побледнел. Сжал веки, словно хотел выдавить из