За четыре года войны много разных рек бывало на пути батальона Бушмакина. И широких, и узких. Глубоких и таких мелких, что переходили, не зачерпнув воды за голенища сапог. Но эта река особенная. Называется она — Одер.　

Дошли советские солдаты до Германии! От берегов Волги дошли!　

Стоит форсировать Одер и перед тобой дорога на Берлин, в ту самую берлогу, где прячутся фашистские главари. Ворваться туда, сокрушить фашизм — и будут　завоеваны мир, труд, о которых так стосковались солдатские сердца.　

Только трудно форсировать Одер: весь его левый берег доты, дзоты, волчьи ямы, минные поля и окопы, окопы и колючая проволока на рядах кольев и просто спиралью валяющаяся на берегу. Кроме того, фашисты пристреляли не только каждый метр реки, но и все подходы к ней.　

Уже пятый день лежит майор Бушмакин в окопе на правом берегу Одера, изучает вражескую оборону. Только начнет рассветать — он вползает в окопчик и находится в нем, пока день не отступит, пока темнота не скроет противоположный берег. Все высматривает, наносит на карту.　

Лежать холодно, от долгой неподвижности тело немеет так, что вечером первые шаги сделать очень трудно и даже больно, но Бушмакин никому не доверяет наблюдения: вести батальон на приступ придется ему, а не какому-то дяде.　

Пять дней отыскивал майор Бушмакин свой путь через Одер. Широка и глубока река, ее по дну не пройдешь, как Орс и Нугрь.　

Пехота — та на лодках и бревнах переправится, а ему с танками как быть? Ждать, пока саперы наведут переправу?　

Хотя и подвезено, и подготовлено все для постройки переправы, но Головачев правильно сказал:　

— Через такую реку за час переправу не воздвигнешь.　

Он так и сказал: «…за час переправу не воздвигнешь».　

Что же тогда делать батальону? Ждать, пока саперы наведут переправу? Или все же попытаться проскочить по мосту, который цел у поселка Радшуц? Мост, конечно, заминирован и оставлен фашистами для приманки. Дескать, позарятся на него советские танкисты, заведут машины на мост, а мы его тут и взорвем!　

Бушмакин (уже в который раз!) осматривает мост и Радшуц. Мост самый обыкновенный, на две машины в ряд. Как сойдешь с него — прямо перед тобой будет одноэтажный дом с крутой черепичной крышей. Крыша — черт с ней, а вот в фундаменте дома что-то уж очень много продухов. Скорее всего, тут засада с фаустпатронами и пулеметами. Возможно, и пушки тут же.　

Хорошо укрепились фашисты…　

А почему они должны обязательно взорвать мост в тот момент, когда по нему будут проходить наши танки? Разве не выгоднее им, имея такую оборону, пропустить через мост часть танков и лишь после этого взорвать его? Ведь, если фашистам такое удастся, наши потери будут значительнее, ощутимее…　

Да, именно так они намерены поступить!　

В этот вечер Алексей Петрович прямо со своего наблюдательного пункта прошел к командиру бригады. Они почти до утра колдовали над картой. А в ночь с 25 на 26 января, без единого выстрела, батальон Бушмакина ринулся на мост. Танки шли на предельной скорости, шли так, будто их нисколечко не волновало — выдержит ли мост. Когда фашисты опомнились, когда пламя взрыва озарило дом с крутой черепичной крышей, почти весь батальон уже проскочил по мосту на левый берег Одера.　

Запоздало засверкали вспышками отверстия в фундаменте дома. Но теперь его огонь танкам не был страшен: они обошли засаду.　

Весь левый берег Одера освещен ракетами, которые взвиваются в небо из домов Радшуца, окопов и дотов. В их свете видны многие лодки, на которых переправляются через реку молчаливые и поэтому особенно страшные советские солдаты. Пулеметные очереди прошивают лодки, мины разбивают в щепки, но солдаты, даже оказавшись в леденящей воде, упрямо плывут только к левому берегу. Держат над головой автомат или винтовку, и плывут: всем ясно, что близок конец осточертевшей войны, только дружнее на врага навалиться надо.　

У правого берега в воде среди белых то поднимающихся, то падающих столбов воды копошатся саперы.　

Ночной бой да еще в незнакомом населенном пункте рождает множество вопросов, которые нужно решить мгновенно и только самому. Вот танк Бушмакина, рассыпав гусеницами искры, вылетел на перекресток. Куда теперь? Справа захлебываются от ярости вражеские пулеметы, а слева — тишина. Бушмакин поворачивает налево. И только потому, что знает — пулеметы строчат с берега, а слева — окраина поселка. Оттуда, только оттуда может прийти подкрепление к врагам. С пулеметами же, которые ярятся на берегу, расправятся артиллеристы. Ведь уже и сейчас небо на востоке порозовело не от ранней зари, а от вспышек дружных орудийных залпов.　

Три танка сменил к утру Бушмакин: два подорвались на минах, а в мотор третьего угодил снаряд и все разворотил. Рассвет застал комбата в танке старшего лейтенанта Вотинова.　

Прямо перед танком — шоссе, стрелой убегающее вдаль. Может, к Берлину? По обочинам — прямоугольники пашен и аккуратные рощицы. До тошноты аккуратные.　

— Окапываться! — приказывает Бушмакин.　

Танкисты вылезают из машин и лихорадочно быстро работают лопатами. Их подгонять не надо, они сами понимают, что нужно успеть вкопать танки за те считанные минуты, которые остались до появления врага. Вместе со всеми орудует лопатой и комбат: нужные приказания давно отданы и сейчас дорога каждая пара рабочих рук. А они у него самые настоящие рабочие: с детства привыкли к земле и лопате — руки колхозника. Рядом с ним — Вотинов и Головачев. Земля шлепается с их лопат на влажный снег.　

А враг уже идет, он спешит, разрывы его снарядов сжимаются вокруг танков.　

— Давай, давай! — цедит комбат. И еще быстрее мелькают лопаты.　

Старший лейтенант Вотинов как-то неуклюже валится. Его пальцы выпускают отполированный многими рунами черенок лопаты, сгребают грязный и мокрый снег. Будто в снежки играть намеревается старший лейтенант.　

Головачев подскакивает к Вотинову, приподнимает его голову, секунду всматривается в глаза, видит в них стекленеющую муть и опять хватается за лопату.　

— Скорее! Скорее!..　

С каждой минутой все ближе и гуще становятся разрывы, но еще быстрее углубляются ямы. Вот уже первый танк вошел в свое убежище… Второй… Третий… Последний!　

— Принимай, — говорит Бушмакин и через люк передает Головачеву невероятно отяжелевшее тело Вотинова. Потом залезает сам. Вотинов уже мертвый, тоже будет участвовать в этом бою.　

Прошло еще с полчаса. Закружились наши и фашистские самолеты, начался бой. Дрались лучшие асы, и то и дело дымными факелами самолеты перечеркивали голубую чашу, вонзались в землю, раздирали ее грохочущими взрывами.　

Фашистские автоматчики почти рядом с танками. Они