Владыка Пётр читает молитву, которая более года звучит в наших храмах за каждой литургией. В ней мы просим у Бога силою Его дать нам Победу. Просим помощи в одолении врагов, ополчившихся на нас, жаждущих в слепой извечной злобе погубить Россию: «Воины и вся защитники Отечества нашего в заповедех Твоих утверди, крепость духа им низпосли, от смерти, ран и пленения сохрани! Лишенныя крова и в изгнании сущия в домы введи, алчущия напитай, недугующия и страждущия укрепи и исцели, в смятении и печали сущим надежду благую и утешение подаждь! Всем же во дни сия убиенным и от ран и болезней скончавшимся прощение грехов даруй и блаженное упокоение сотвори!»

Меня поддерживают Женины одноклассники, их семьи. И вагнеровцы, с кем воевал Женя. Кирим приезжал в Лучегорск, навещал Наташу. Извинился, что не уберёг Женю. Вместе были в том роковом бою. Кирим дал себе слово встретиться с жёнами, матерями всех погибших товарищей. Уже объехал нескольких. Вежливый, предупредительный. Первый раз позвонил, спросил, всё ли у меня в порядке со здоровьем. Очень удивился, что я в семьдесят три года работаю. Говорю, буду работать, люблю школу, это моя жизнь. Коллектив у нас очень хороший, не тяжело работать. Единственное, проблемы со зрением, а надо у компьютера много сидеть. Онколог говорит: освобождайтесь от гаджетов, компьютеров. А как без них? В этом году уговорила директора, я учитель начальных классов, освободить от четвёртого класса, дать продлённую группу, это легче. Директор пошла навстречу.

Кирим сказал Наташе, что никак не может решиться на поездку ко мне, личную встречу. Я его пригласила, сказала – очень бы хотела поговорить с ним, он выносил Женю после боя.

Первым из Жениных однополчан ещё в апреле позвонил Саша, позывной Олимпус. Представился, сказал, что служил с Женей, хорошо его знает. Сейчас мы напуганы, кругом мошенники, могут хоть кем себя назвать, Саша в разговоре сказал такие вещи, которые может знать только тот, с кем Женя делился личным. Женьку называет братом. Все его так называют.

Олимпус хватил в жизни лиха. Детдомовец. В первом нашем разговоре сказал:

– Всю жизнь хотел кого-нибудь называть мамой, вы не будете против?

Я поначалу смутилась – ни да, ни нет. Он ровесник Женьке, сорок три года. По логике, если он говорит «мама», я должна сыном называть, но у меня один сын – Женька. Поначалу сердцем не приняла эту просьбу. Просто промолчала. Прошло время, сейчас называю его сынулей. Каждый день звонит, утром или вечером. Бывает – и утром, и вечером.

Психика расшатана. У них, у всех воевавших, посттравматический синдром. На него часто накатывает, видит во всём и во всех плохое. Пытаюсь переубедить, что хороших людей больше:

– Саша, ты не прав, не все такие.

Озлоблен. Вернулся с войны, никуда на работу не берут. Живёт в станице в Ростовской области.

– Выйду за ворота, – говорит с неприязнью, – парни наглые, пьяные болтаются без дела, там люди за них гибнут, Донбасс совсем рядом, а они молодые, сильные…

В первом нашем разговоре заявил:

– Не знаю, будете со мной разговаривать или нет, сразу скажу: у меня судимость, отбывал серьёзный срок, из зоны пошёл воевать.

– Ну и что, – говорю, – в жизни всё может случиться.

– Вы – второй человек в моей жизни, кто так отреагировал. Не удивился, что я зэк в прошлом. Женя тоже сказал: «Зато ты настоящий». Бывало, ругал меня, по делу ругал, не обижаюсь. Он был за справедливость всегда.

Саша благодарен Жене за эти слова: «Пусть сидел, зато ты настоящий!»

Тяжело ему, позавчера вечером позвонил:

– У меня желание сесть в машину, разогнаться, – у него машина, благо, сейчас в ремонте, – и уйти на тот свет к брату Жеке.

Говорю:

– Саша, это не выход. Жизнь лёгкой не бывает. Тебе досталось, как мало кому, столько испытал. Детства нормального не видел, рос без родителей, воевал. Остался живой после такой мясорубки, и теперь сесть за руль и врезаться в бетонную стену. Ты Женю зовёшь братом, меня мамой. А обо мне ты, сынок, подумал? Я потеряла Женю, ещё и тебя… Мы за полгода стали родными, ты меня очень поддерживаешь своими звонками, и опять я буду одна…

Мне кажется, он был выпивши. Хотя их порой трудно понять, почти все заикаются после контузии. Я ведь со многими общаюсь…

Это было ещё до гибели Жени – позвонили из Лучегорска, попросили навестить парня. Недалеко от моего дома госпиталь, парня туда привезли из Донбасса, оторвало взрывом руку. Несколько раз ходила к нему, деньги родители прислали, смартфон попросили купить. И меня затянуло. Его уже выписали, а я продолжала ходить, это стало потребностью. Пока с ним общалась, с другими познакомилась. Много ребят с Сахалина, Сибири, Дальнего Востока.

Каждую субботу, стало уже потребностью, иду. Суббота у меня выходной, и у них с десяти утра свободное время, рядом с госпиталем парк, выходят туда. В школе рассказала женщинам, тоже появились желающие. Не скажу – шефство. Напекла, например, одна пирогов и понесла. Они смущаются, начинают отнекиваться: нас хорошо кормят. Мы им ягоды летом носили, сначала клубнику, потом вишню. Они, как дети, радуются угощениям, нашим визитам. Для меня, конечно, они дети и внуки. Молоденькие – девятнадцать, двадцать лет. Безрукие, безногие выезжают на этих инвалидных колясках. Картина не для слабонервных. Человек сорок на колясках. Да молодые все… Начнут играть в футбол на инвалидных колясках. И азартно так, ну, дети и дети…

Кто без рук, их вывозят на прогулку.

В одно из первых моих посещений парень без ног говорит:

– Вы нас простите за наше уродство, беспомощность… Вот такие мы теперь.

И начал, по-русски говоря, ныть…

– Не виноваты вы не в чём, – говорю, – за что мне вас прощать.

Никогда не говорю о гибели Женьки, не козыряю этим. Тут не выдержала.

– Вы радуйтесь, что остались живы! Наоборот, вы счастливые, вернулись с войны живыми. У меня сынок лежит в земле. Погиб в Бахмуте! Все мы туда когда-нибудь уйдем. А пока цепляйтесь за жизнь, нельзя киснуть, Бог оставил вам жизнь, значит, живите за себя и за погибших парней. За моего сына…

И, вы знаете, они стали на меня по-другому смотреть, глаза заблестели. Я стала для них своей, ведь я тоже покалечена войной. Тяжело им, у многих в душе отчаяние. Редко приезжают родственники. Как-то прихожу, а женщина, возраста моей дочери, стоит и плачет-плачет. Подошла к ней, спрашиваю, что случилось.

– Я вот приехала, а сынок мой два дня назад умер…

Честно скажу, не было жалко её. За полгода она впервые удосужилась. Получилось, приехала к холодным ногам сына. Живёт в Новгороде. Рядом ведь. Не стала расспрашивать, почему полгода собиралась к раненому сыну. Люди с Камчатки, Сахалина приезжают. Парни быстрее выздоравливают, отогреваются рядом с родными. Мне парнишка один по секрету признался, без ноги он: «Тётя Лиля, мне медсестра одна очень нравится, и я ей». И счастливый. Видела потом эту медсестру, молоденькая девчонка, простенькая, а он светится, глядя на неё. Представляете, какая жизненная мотивация! Он безногий, покалеченный нужен кому-то. Само собой, осуждать легко, возможно, у матери умершего парня была очень уважительная причина. И всё одно, не могу понять: сын столько времени в госпитале, не могла найти хотя бы одного дня? С виду – обычная наша женщина. Конечно, ей было тяжело. Она ещё до конца не осознала случившееся, этот крест ей нести теперь до конца своих дней.

Не стала расспрашивать её, утешать, говорить, что сама смерть сына пережила…

После похорон Жени первый раз пошла в госпиталь пятнадцатого апреля, в день его рождения. Потом до летних каникул ходила пусть не каждую субботу, но часто. И дочь ко мне присоединяется по возможности. Я уже говорила, она в Кронштадте живёт, а работает в Питере. Бывает, кто-то из моих приятельниц присоединяется. Летом реже ходила, на месяц уезжала в Лучегорск, осенью почти каждую субботу иду в госпиталь… Он стал частью моей жизни…

А ещё хожу в Троицкий собор.

В своей проповеди