– А ты без оружия.

– А я без оружия. И без «последней» гранаты тоже.

– Одуреть.

– Вижу, коллектор буквально в паре метров впереди. Забрался туда кое-как – хорошо он хламом всяким был заваленный, и поэтому неглубокий, – свернулся на боку калачиком, каким-то вонючим листом железа прикрылся и замер на хер. Больно, аж выть хочется. А шаги всё ближе, базары всё громче… Еле себя не выдал.

– Ай, – сержант обжёг пальцы – не заметил, как уголёк до фильтра дошёл. Раздавил окурок берцем и закурил немедля четвёртую.

– В общем, пронесло и в этот раз. ДРГ – или хрен их знает, кто такие были, – прошла мимо. Слава Богу, думаю.

– А говоришь, неверующий.

Я промолчал.

– Но при этом фартожопый, – сдавил лыбу сержант.

– Ни говори.

Небо за лесом вспыхнуло, далеко впереди раздался хлопок.

– Я там же в коллекторе и заснул в итоге. С надеждой во сне помереть.

– Офигеть.

– Но не получилось. Открываю глаза, смотрю вверх, а надо мной боец мелкий стоит, снайперку сжимает. Винтовка, кажется, длиннее его самого была. Забавно смотрелось.

– «Заблудился?» – спрашивает.

– Я дар речи потерял.

– «Ладно, не ссы, – говорит. – Свой я. Не обижу».

– Помог вылезти, проводил с перерывами ближе к тылу, через минное поле провёл, сказал, знает, где да что зарыто, потому что лично тут со своей группой ковырялся, а потом тупо исчез, я даже не понял – как. Словно по щелчку пальца. Я оглянулся, обернулся: ни души. Смотрю, а ко мне уже двое наших бегут. Потерял сознание рухнул, ну а потом здесь вот очнулся.

– Мелкий, говоришь? С винтовкой?

– Угу. Я даже имя как-то забыл спросить. Чёрт знает – почему.

– Бывает.

– Помню только позывной на его шевроне: Гном.

Сержант резко подорвался, бросил окурок в сторону.

– Неправда.

– Чё – неправда?

– Не мог ты Гнома встретить.

– А кого ж тогда? – я не понял напряга.

– Рыжий?

– Угу.

– Нос широкий?

– Угу. Приплющенный, боксёрский такой. А под глазом горизонтальный рубец – толстый, как будто не зашивали, а сам затянулся. Гном этот – мелкий, наверное, метр пятьдесят в прыжке, но крепкий, широкий… прямо квадрат ходячий.

Сержант приземлился обратно на скамейку и посмотрел отрешённо вдаль:

– Там. – Он нацелил палец прямо.

– Чё – там?

– Там. Наш Гном. В лесу. С дрона гранатой подорвали дней восемь назад. А тебя только позавчера привезли. Мы его оттащили при отходе и в бору под сосной захоронили. Крест наспех из палок сколотили, имя вырезали… Ствол дерева пометили, если что… Да я и так место помню – вовек не забуду. – Он махнул рукой и сплюнул на землю. – Надо будет его забрать… Когда-нибудь.

Сержант достал из мятой пачки пятую сигарету. Я хотел было закурить, но сдержался.

Голосуй, или проиграешь!

Случилось это в 1996-м году. Тогда ещё генерал Лебедь, при загадочных обстоятельствах разбившийся потом на вертолёте, подписал, за каким-то макаром, Хасавюртовские соглашения. Потому и запомнил. У нас парень оттуда пришёл, но во дворе узнали об этом не сразу – не любил он распространятся.

О странных событиях первой чеченской войны писано-переписано, и, как оно в таких случаях бывает, до сих пор многое окутано всякими тайнами, домыслами да ужасами. Не политика, а помойка была, говорили старшие. Им виднее.

Мне тогда и шестнадцати не исполнилось. Ничего толком не понимал, кругом безнадёга, и со всех пылесосов страны на мозг капало бесконечное «Голосуй, или проиграешь!» Помню даже, Ванечка по этому поводу однажды высказался громко и глупо (глупость, как правило, всегда громкая):

– Может это, и правда за Бориску лучше топить? А то вдруг совок опять вернётся.

Моисеичу глубоко за пятьдесят тогда было, он с нами в карты на капоте своей зелёной «Тройки» играл, в «66» пара на пару. Я с Ванечкой, Моисеич с Саньком. Бьёт он со всей дури козырным тузом пик козырную десятку – аж капот звенит и прикуп с битыми картами на секунду подлетает – и выдаёт язвительно, но справедливо:

– Твоим родителям совок в этом доме бесплатно квартиру дал, – И машет шершавой рукой на подъезд, возле которого мы собрались. – Трёхкомнатную, между прочим. А тебя в школу хорошую определил, обул-одел да книг умных вручил, чтобы ты ересь не порол.

Мимо прошёл беспризорный Помидор одиннадцати лет, в состоянии изменённого сознания, с целлофановым пакетиком. Ванечка проводил его взглядом до следующего подъезда, где позавчера неизвестный киллер среди бела дня застрелил одного местного авторитета, почесал затылок, скинул беспонтовую девятку на козырного короля Моисеича и приуныл.

Я покосился на напарника, давая понять, что карты у меня тоже – шлак.

– Что, говна сам себе нараздавал? – Моисеич продолжал срывать банк. – Опять руки не мыл перед сдачей! – И злобно ржёт.

Ванечка потух, осунулся, потёр нос кулаком и шмыгнул.

Моисеич собрал колоду, поместил её в самодельный футляр и перед уходом домой бросил:

– Голосуют с восемнадцати, а тебе ещё год расти до такой привилегии. Но была б моя воля, я бы этого права всем подряд не давал. Хватит, наголосовали уже дебилы всех мастей. Страну просрали и сами по полной обделались. Сидят теперь по уши в собственном… – Последние слова, съеденные воздухом, никто не расслышал.

– В натуре, какая мне разница? – буркнул Ванечка, обиженно глядя на удаляющуюся спину Моисеича.

Когда я встретил его через много лет, нам обоим было уже за сорок. Слово за слово, коснулись мимоходом политики, и Ванечка мне говорит:

– Ни разу в жизни не голосовал. И, уверен, не проиграл.

– А было что проигрывать?

Ванечка только подмигнул, быстро распрощался и поторопился в свою трёхкомнатную квартиру.

Крепость

Я вошел на территорию Крепости через Северные ворота, ступив на один из четырех островов. Путь к сердцу комплекса пролегал между западным и восточным фортами, скрытыми от глаз валами, рвами да насыпями. Пройдешь мимо и не поймешь, что за фрагменты кирпичных стен теряются в яркой зелени свежей травы, ухоженной к сезону.

Впереди Цитадель. Домов комсостава, располагавшихся по разным сторонам от дороги Север-Юг, проложенной по линии засыпанной когда-то реки, здесь уже давно нет: они стёрты с поверхности беспощадной артиллерией врага. Стёрты не сразу: из окна второго этажа ещё отстреливался политрук со своей женой, в момент, когда из-под груды обрушившейся стены торчали пыльные ножки их мёртвых детей. Последние патроны офицер оставил для жены и себя.

22 июня 1941 года на этом месте дьявол развернул полыхающий филиал ада.