Патрисио думал, сидя на остановке напротив больницы. Смотрел на другую сторону улицы: на рассасывающееся скопление журналистов, на припаркованные белые автомобили, на врачей, которые говорили перед камерами, что информирование о состоянии пациента возобновится позже, поскольку ему нужен отдых. Собака, пробегавшая между людьми, остановилась у машины. Пометила колесо, почесала ухо и затрусила дальше, пока не повернула за угол.

Когда он вернулся домой, зазвонил мобильный.

— Да?

— Патрисио? Патрисио Марамбио?

— Да.

— Это тетя Кармела. Как ты?

— Какая, к хренам, тетя?

И повесил трубку.

Ему звонили уже в десятый раз, чтобы узнать об отце. Сначала звонили журналисты, которые профессионально игнорировали все «нет» и резали вопросами по живому. Но это быстро закончилось.

Вскоре стали звонить другие. Телефонные хулиганы, мошенники, авантюристы. Они выдавали себя за кого угодно, лишь бы разузнать хоть что-нибудь. Чье-то имя, какое-то воспоминание об отце. Один тип осмелился спросить что-то о маме, о ее фотографиях в фейсбуке, которыми он время от времени делился. Патрисио предложил встретиться. Они договорились на тот же вечер после захода солнца на одной из площадей на окраине города.

Репортер курил рядом с белым пикапом. Смотрел на пустую детскую площадку с выцветшими качелями. Патрисио с пацанами подошел сзади, схватил этого типа за шею, и втроем они прижали его к стене. Нескольких ударов коленом в живот хватило, чтобы тот открыл рот, куда они засунули его диктофон.

— Давай, придурок, спрашивай теперь. Спрашивай, что хочешь.

Патрисио выключил мобильный и положил его на стол. Пошел на кухню, насыпал корма котам и поставил чайник. Была четверть пятого, и Каталина уже, наверное, едет домой. Он включил компьютер. Было слышно, как жуют коты. Вода всё не закипала. Девочка смотрела на лесные плантации из окна школьного автобуса, и ее немного укачивало. Воздух расширился, чтобы выдавить пузыри пара в свисток чайника.

* * *

Определения — это семена. Из-за своей тонкости сущность дает нам побеги, и мы знаем вещи. То, что я узнал, не происходит от увиденного и сложенного внутри меня. Ясные сущности с благородными чистыми чертами приходят, если мы умеем готовиться, открываться большому нерву, слышать снизу. Их голос определяет семя, медленно дышит и несет истину. Кто слышит его, носит внутри себя лес. Рвет ткань. Его слово порождает то, что называет.

* * *

Сначала никто ничего не понимал. Врач диагностировал приступ острого психоза вследствие комы, но шли дни, и некоторые медсестры заподозрили другое осложнение. На лице пациента всё яснее проступало странное ангельское выражение. Когда Патрисио пришел к отцу в больницу, его речь уже потеряла связь с реальностью и зараженное тело, казалось, ему не повиновалось. Волна стыда и отчуждения накрыла Патрисио. Это было невыносимо. Медсестра держала его под руку, но он вырвался, выбежал из больницы в слезах и в сомнениях насчет того, грешно ли думать, что смерть была бы лучшим исходом. Именно в то время, когда Патрисио возвращался домой, к Педро пришел первый человек веры.

Его звали Бальтасар. В тот день он навещал бабушку с переломом шейки бедра: ее собака Голосо, которую она называла Голос, как-то утром столкнулась с ней, споро поднимающейся по ступеням деревянной лестницы между маленькой гостиной и спальней на втором этаже. Они не смогли разминуться, и старый фокстерьер покатился вниз вместе со старушкой, грохот и крики никто не услышал, и только в пять вечера женщина наконец пришла в себя и смогла опереться локтем на кресло и позвонить внуку. Собака, к несчастью, уже не очнулась.

В середине рассказа о падении, который она повторяла, как заезженная пластинка, внимание приходского священника привлекло бормотание, доносившееся из соседней палаты. Бальтасар поднялся и вышел из комнаты, оставив бессильную руку бабушки лежать на одеяле. Стоя в коридоре, он внимательно прислушался:

Круг, который существует в природе, и существующая идея круга, оба они в Боге и оба суть одно и то же.

Не скрывая живого интереса, Бальтасар спросил у медсестры, кто это говорит[9].

— Очень странный случай, — призналась она. — Этот человек был два месяца в коме, а теперь, когда он очнулся, мы не знаем, как заставить его замолчать.

* * *

Люди вольны совершать ошибки. Воля, испытующая и разделяющая, не понимает. Человек теряется, бесцельно кружа, его кровь кипит, он растерян в момент выбора. Если уж грешить, нужно делать это с мыслями о Боге. Ты грех. Я грех. Но если бы мы снова растворились в обширном, в мириадах, как раньше, никакой грех не мог бы совершиться, не было бы холодности и разделяющей лжи. Какую ошибку совершает вода, бегущая водопадом? В чем заблуждается дерево, которое плашмя падает на землю? Будучи обширными, мы были бы немного счастливее. Необъятный модус, расползающийся силуэт.

* * *

Вслед за Бальтасаром пришли верующие: рой фиолетовых туник заполонил коридоры в часы посещений. Верующие были любезны с медсестрами, раздавали эвкалиптовые леденцы и молитвенные дневники тем, кто, проходя мимо зала ожидания на третьем этаже, бросал на них недовольные взгляды.

Община, избравшая Педро пророком, была необычной. На службах Бальтасар говорил «коллегиантам»[10], как они себя называли, что после двух библейских потрясений — изгнания Адама и распятия Христа — ожидается явление третьего мессии, который принесет возрождение Слова и царство свободы на Земле. Поэтому, когда Бальтасар уверился в том, что перед ним избранный, они окрестили его Педро Обширным[11], взяли под опеку и все прочие посещения стали невозможны. Как ни пытался Патрисио попасть к отцу, дверь палаты была всегда закрыта. Медсестры говорили, что он слаб, что у него случилось внутреннее кровотечение и что лучше прийти завтра. И так каждый день. Хотя Патрисио, красный от гнева, слышал из коридора низкий голос, который нес какой-то бред за закрытой дверью. Несколько недель спустя Патрисио предпринял очередную попытку, но ему снова отказали в посещении, и он, матеря всех, расталкивая медсестер и коллегиантов, таща за руку сестру прочь из больницы, решил, что больше они не придут и что отец окончательно сошел с ума.

Всё это время старейшина общины, Бальтасар, каждый день записывал «проповеди» Педро. С тетрадкой в руке он занимался этим столь же утомительным, сколь и необходимым делом, поскольку верил, что слова пророка истинны, только если услышаны из его уст[12]. Эти записи сформируют позже «Компендиум Педро Обширного», основание веры, культивируемой коллегиантами вокруг человека, которого до этого слушали только