Танец Предчувствий

Все преграды пройдены, все становится прошлым. Тебе нужна иная жизнь, и ты ее получаешь. Вырываешься из круга. Оказываешься за его пределами. И что ты видишь?

Густая тень от Зиккурата и стены, стены, стены… Стена за стеной, как на заштатном сюрреалистическом полотне. И заведение с самым банальным названием «У Зиккурата». Что делать? Из любопытства или же от безысходности ты заходишь в него — промочить глотку.

Беженцы и ковбои вымерших прерий. Все тут. Сидят, заспиртовываются. Глушат какое-то мутное пойло, которое делает хозяин этого заведения. Достается порция и мне.

— Думаешь убежать от судьбы? — спрашивает меня хозяин заведения, протягивая стакан.

Пахнет от стакана, как от стада диких лошадей.

— Вряд ли от нее убежишь…

— И зачем тогда ты идешь туда, — он делает жест головой, подразумевая Зиккурат.

— Тебе это действительно интересно?

— Совершенно неинтересно.

Конечно, ему плевать. Он делает бизнес, и поток беженцев позволяет ему зашибать деньгу — в три, а то и в четыре раза больше, чем он имел когда-либо до этого. Цели и мотивы — не его конек, и спрашивает он скорее по привычке.

— Человек-с-головой-Быка бывает здесь? — спрашиваю я его.

— Заходит иногда.

— И что?

— Да ничего. Пропускает стаканчик-другой и уходит. Вон как ты или кто другой.

— Странный он парень.

— Не страннее нас с тобой…

Меня терзают нехорошие предчувствия. Так бывает всегда, когда слишком близко подбираешься к чему-то, чего знать не стоит, к какой-нибудь ужасной тайне или загадке. Позади смерть — это мне известно, но впереди — что там? Может, бывает что-то, что хуже смерти?

— Нормально зарабатываешь в последние дни, да?

— Это, по правде говоря, не твое дело. Но вообще — хорошо зарабатываю.

— А что там?..

— Где?

— Не прикидывайся дураком. Ты все понял. Я о Зиккурате.

Хозяин молчит. И мои предчувствия становятся кристаллами льда, изнутри холодящими грудь. Он сродни Сержанту Закономерность — кажется, не будь его тут, этого места не было бы вообще. И наоборот. Он должен быть здесь, обязан повстречаться на моем пути.

— Я там не бывал.

— То есть живешь тут и не бывал на Зиккурате?

— А что в этом такого? Я держу заведение, мне незачем соваться на Зиккурат, пусть этим жрецы занимаются.

Так-то он прав. Чего ему делать на Зиккурате? Я и сам не знаю, что всех нас к нему влечет… В других обстоятельствах я бы сам вряд ли пошел к нему, да и вообще в этот город…

— И жрецы заходят к тебе?

— Бывает.

— И ничего не рассказывают?

— А что им рассказывать? Думаешь, их тайны из тех, что стоит знать простым смертным? И потом — я не готов платить ту цену, которую они могут запросить за свое знание. Тебе же ведь нужно оно?

— Ага.

— Ты-то готов?

— Я еще не решил.

— Тогда помалкивай и пей свое пойло, я тебе потом еще плесну — за счет заведения.

Мои предчувствия становятся все более осязаемы и неприятны, от них смердит, как от жидкости в моем стакане. Пожалуй, предчувствия — это все, что у меня осталось теперь. Прошлое похоронено, оно витает прахом за КПП Сержанта Закономерность, мое будущее вонзилось в небо ножом Зиккурата; и тайны, которые тот хранит, могут оказаться пострашнее прошлого, от которого я убежал.

Вырвавшись за пределы круга, ты вдруг понимаешь, что твой страх никуда не делся, он с тобой, здесь и сейчас; и страх — это тоже круг, только более прочный (порочный?).

Попытка к бегству — Песнь 5. Куплет 3

Наши желания — лишь слепок нашей ущербности, красивые отражения того, чего у нас нет и никогда не будет. Наше воображение, неспособное смириться с таким кривым порядком вещей, рисует нам дивные дали и расплывающиеся в миражах замки, рассказывает сладкие сказки о том, что находится за пределами круга, который надо только разорвать…

Но круг неразрывен, ибо круг — есть мы сами. Каждый раз, дергаясь навстречу мечте, мы натыкаемся на самих себя.

Я проснулся в темноте. Темнота была непроницаема и наполнена тишиной. О такой говорят — тишина звенящая. Почему? Не знаю. Впрочем, один звук все-таки вторгался в нее — сопение спящего человека. Это был Паша.

Отчего я проснулся? Непонятно. Я просто открыл глаза, и сон слетел с меня, как сухие листья с мертвого дерева. Почувствовал, что попытка уснуть заново будет загодя провальной. Поэтому я потянулся и встал с дивана, на котором лежал, диван ответил мне скрипом распрямляющихся пружин. Неподалеку в разложенном кресле-кровати посапывал мой товарищ, его свернувшийся в позу эмбриона силуэт угадывался в темноте.

Я тихо вышел из комнаты, стараясь никого не разбудить. В квартире было темно и тихо, Серега с Олей тоже спали в другой комнате. Я пошел на кухню.

Включил свет и сел за стол. На столе стояли пустые бутылки из-под вина и две пепельницы, забитые окурками. Я убрал бутылки на пол и вытряхнул пепельницы в мусорное ведро. Затем отыскал свои сигареты.

На холодильнике стояли электронные часы, цифры на табло матово мерцали, показывая время: четыре часа семнадцать минут. Я прикинул, сколько времени оставалось до рассвета, если верить часам. По моим выкладкам выходило около полутора часов. И тем не менее пока что на дворе была ночь, за окном сгустилась тьма без малейших намеков на проблески солнечного света.

Несмотря на то, что я поспал два с небольшим часа, — мы легли спать далеко за полночь — я был на удивление бодр. По крайней мере, спать не хотелось совершенно. Возможно, короткий сон начинал входить в привычку, хотя и до этой поездки я не был человеком, спящим до полудня даже по выходным.

В раннем подъеме были свои преимущества и свои недостатки. Рассуждать о них не хотелось. В любом случае мне предстояло чем-то занять себя до того момента, как проснутся мои друзья.

Я сделал затяжку и еще раз посмотрел на холодильник. Часы моргнули и показали новую цифру: четыре восемнадцать. На дверце были наклеены сувенирные магниты с видами Пекина, Амстердама и Парижа. Видимо, Серега с Олей привезли их из туристических поездок.

Я подумал о том, что сам я за весь последний год совершил одну единственную вылазку — вот эту самую, в Москву. О загранице я и не мечтал. И дело было вовсе не в деньгах, как могло бы показаться, а в том, что круг, в котором я замкнулся и которому теперь всецело принадлежал, не позволял мне покидать его пределы.

Какая разница — Урюпинск или Рио-де-Жанейро? Мы всюду оставались собой — никчемными убийцами, охотящимися на самих же себя. Житейское болото постепенно засасывало меня, погребая в своей теплой податливой жиже.

Эти мысли были столь же неприятны, сколь и правдивы. Истина больно жгла, оставляя химический ожог внутри. Неужели я становлюсь неудачником, который закапывает все свои таланты и возможности, хоронит потенциал в мертвой почве рутины? Получалось, что так.

В этот момент захотелось сжать кулаки до отчаянного хруста в костяшках, прикусить губу до появления железного привкуса крови во рту, зажмуриться так, чтобы слезы брызнули из глаз. Почему? Почему мы не можем разорвать круг? Почему в мире изобилия мы — неизменно нищие и непоправимо беспомощные?

Из оцепенения меня вывел небольшой шум в глубине квартиры. Негромко хлопнула дверь, затем послышались шаги. На кухне появился Серега в трусах. Вид у него был помятый.

— Чего не спишь? — спросил он.

— Не хочу. А ты?

— То же самое.

Он сел на табуретку напротив меня и выудил сигарету из пачки, лежавшей на столе. Я прикурил ему от своей зажигалки.

— Выпить у нас ничего не осталось? — спросил Серега.

— Нет. Всюду сухо, как в пустыне.

— Тоска…

— Спать надо потому что.

— Сам-то…

Я стряхнул пепел в пепельницу. Посмотрел на Серегу. Передо мной был тот же человек, что я когда-то знал, абсолютно тот же. Панк. Ага, так его все и называли. По стилю музыки, которую он слушал.

— Как в Париже? — спросил я и кивнул на магнит на дверце холодильника.

— А никак. Париж как Париж, город с картинки. Я всю дорогу пьяный там был, мало что помню.

Действительно тот же Панк, что и много лет назад. Хоть что-то в этом мире постоянно. Я улыбнулся.

— Жаль, что выпить ничего не осталось…

— Ты ж сам говорил, что считаешь бессмысленным занятием держать домашний бар.

Серега Панк вздохнул:

— Говорил. Бессмысленно.

Он затянулся.

— Пойдем сходим?

— Куда?

— Ясное дело — куда. В магазин.

— По ночам же теперь не продают спиртное, закон не так давно приняли…

— Это депутаты его приняли, а людям как-то надо дальше жить. Поэтому все продают, для хороших людей — однозначно… пойдем.

— Ну, тогда пойдем, — согласился я.

Мы докурили и собрались — главным образом Серега, потому что я был одет. Тихо, стараясь не разбудить