— Ясно. Не нравится Москва?

— А чего в ней может нравиться? Не то Вавилон, не то Содом… Бездушный город.

— А Питер?

— И Питер по-своему тоже. Но в Питере все немного по-другому.

— А по-моему, везде все одно. Замкнутый круг.

— Это да.

Я затянулся напоследок и выкинул окурок в пепельницу, закрепленную на двери вагона.

— Меня Ильей зовут, — представился мой собеседник и протянул руку.

Я ответил рукопожатием и назвал свое имя.

— Будем знакомы, — произнес Илья, — пива хочешь?

— Не откажусь.

— Тогда я сейчас, — и он исчез в вагоне, предварительно отправив щелчком окурок в пепельницу.

Я снова повернулся к окну, мы проезжали какой-то поселок, в темноте слабо мерцали фонари, освещая контуры домов и сараев. На разбитой дороге блестели лужи, отражая огни проходящего поезда.

Хлопнула дверь за спиной, вернулся мой новый знакомый Илья. Я проводил взглядом исчезающий во тьме поселок, который мы только что проскочили, и повернулся к окну спиной.

— На, держи, — Илья протянул мне бутылку пива.

— Благодарю.

— Не за что. У меня еще много, — он улыбнулся.

— Основательно собрался…

— Не то слово. Сам не понимаю, зачем столько взял. Словно околдовали меня… Да в натуре околдовали! Я в эти магазины когда захожу, всегда кучу всего ненужного покупаю. Лучше б их вообще не было, этих магазинов, а то после них — лишь ветер по карманам…

— Ага.

— Ты кем работаешь?

— Менеджером по продажам. Так что понимаю, о чем ты, — я открыл подаренную бутылку пива зажигалкой.

— Понятно. Да, уж кому я тут буду про эту кухню рассказывать…

— Еще бы.

Илья достал сигарету.

— А я музыкант, — он повертел сигарету в руках, не торопясь прикуривать.

— Нормально. На чем играешь?

— На всем. Духовые, ударные, гитара…

— Неплохо!.. — я улыбнулся и глотнул пива.

— Давай сыграю.

— На чем?

— Сейчас увидишь.

Илья убрал сигарету за ухо, порылся в карманах своей куртки и извлек на свет губную гармонику в деревянном футляре. Открыл футляр. Гармоника была длинная с двумя рядами духовых отверстий. Ее полированные поверхности приятно блестели в свете тамбурного светильника.

— Вдарим по блюзу? — спросил меня Илья и, не дожидаясь ответа, заиграл.

Тамбур заполнила тягучая мелодия далекой незнакомой страны, оживляя в сознании картины тростниковых зарослей по берегам большой реки, несущей свои воды с севера на юг. Это была музыка негров с плантаций и одиноких странников, путешествующих по стране в вагонах товарных поездов. И вместе с тем это была музыка родной мерзлоты, ссутулившихся в темноте деревень, прячущихся в перелесках погостов, музыка ветра и талой воды. Завороженно я слушал эту фантасмагорическую мелодию, дышавшую иной жизнью, ловил ноздрями запах угля, которым пропах вагон и который неизменно ассоциировался с железной дорогой. Я был другим, человеком за пределами круга, по которому привык бегать изо дня в день, словно белка в колесе, и эта мелодия тоже была другой, из-за пределов круга, незнакомой и волнующей.

Илья играл, и время переставало существовать. Пространство сминалось и казалось миниатюрным, хилым и беспомощным под напором звука, льющегося из губной гармоники. Губная гармоника была медиатором, проводником в мир иных чувств и ощущений, она открывала такие бесконечные дали, которые невозможно было даже представить.

Когда Илья закончил играть, воздух вагона еще пульсировал отзвуками мелодии, резонировал томными нотами других миров. Этот блюз был прекрасен.

— Как тебе? — спросил он меня, убирая гармонику в карман и доставая сигарету из-за уха.

— Я потрясен.

— Серьезно?

— Абсолютно. Это было великолепно!

— Рад, что тебе понравилось. Это один из моих любимых блюзов.

— Давай за тебя тогда, — я протянул свою бутылку к его, чтобы чокнуться.

— За блюз.

— И за блюз, — мы стукнулись бутылками, потом сделали по глотку.

Илья закурил. Я глянул на часы: время давно перевалило за полночь, близился час ночи.

— Сам учился играть? — спросил я Илью.

— И сам, и с репетиторами, — Илья затянулся. — Я ж консерваторию закончил. У меня оба родителя — музыканты, так что это семейное. Отец на виолончели играет, а мама на флейте.

— Тогда понятно.

— Ага. К блюзу отец приучил, с детства мне пластинки ставил, он в советское время их нелегально у фарцовщиков покупал.

— С младых ногтей, в общем, в блюзе…

— С них, именно.

Мы помолчали. Илья курил, я пил пиво. Несмотря на то, что за окном уже давно была ночь, спать не хотелось. Хотелось вот так просто стоять в тамбуре, пить пиво, курить сигареты и общаться.

На улице просвистел мимо встречный поезд, мы обернулись к окну. За стеклом мелькнули смазанные контуры спальных вагонов с приглушенным светом.

— Кто-то Питер покинул, а кто-то туда только едет, — задумчиво произнес Илья.

— Да.

— У тебя пиво не кончилось еще? — Илья посмотрел на мою бутылку.

— Почти.

— Вот и у меня. Пойду еще принесу из своего запаса.

— Смотри сам, как знаешь.

— Я-то знаю.

Он вновь исчез в вагоне, а я пошел в туалет. В этот поздний час туалет был свободен, желающих его посетить не наблюдалось. Я справил нужду и промокнул лицо водой из-под крана. Вытер руки носовым платком.

Вернулся в тамбур, Илья стоял у окна и снова курил. На полу рядом с ним стояло шесть бутылок пива. Видимо, те самые запасы, о которых говорил мой новый знакомый.

— Не много ли на двоих будет? — спросил я его.

— В самый раз. Ты спать собираешься?

— Пока нет.

— Ну, тем более.

Мы открыли еще по бутылке. Стукнулись зелеными стеклянными боками. Сделали по паре глотков, помолчали, смакуя пиво во рту. Илья докурил сигарету и потушил окурок в пепельнице.

— К Вишере подъезжаем, — сказал он после небольшой паузы.

— Часто ездишь?

— Да почти каждые выходные, то туда, то сюда. Сегодня вот в Тверь, потом в Смоленск собираюсь рвануть.

— Времени на все хватает?

— Не хватает, конечно. Но я не расстраиваюсь, с моим громадьем планов все успеть — жизни не хватит. Так что везде по чуть-чуть стараюсь урвать.

— Понятно.

— В Питере на теплоходе играю, друзья бизнес организовали — блюзовый теплоход, по Неве в сезон белых ночей курсирует, хорошую деньгу делаю. И себе удовольствие — блюз все-таки… Народ, конечно, разный бывает… попадаются пьяные, шансон просят сыграть — приходится слать куда подальше, а так — отличная работа. Вот скоро снова сезон открывать…

— Везет тебе, работа по душе, все дела.

— У тебя не по душе?

— Да как тебе сказать…

— Как есть — так и говори.

— Если моя работа мне по душе будет — значит, пиши-пропало, не осталось души вовсе в мире. Продаем-перепродаем по кругу, какая тут душа. Душа тут помеха.

— Это да…

— Ладно, давай еще. За душу.

Стукнулись бутылками, выпили. За окном замелькали дома крупного поселка, поезд начал тормозить, в тамбур вышла проводница — открывать вагон.

— Фу, накурили тут, — только и сказала она.

— Приносим свои извинения, — ответил за нас обоих Илья.

В Вишере в наш вагон никто не сел. Поезд постоял пять минут на станции и тронулся дальше. Шел третий час ночи.

— …Будет время в Питере, — говорил Илья, открывая очередную бутылку пива, — заходи к нам на блюзовый теплоход, отдохнешь, музыку послушаешь.

— Обязательно зайду.

— Чего бы еще такого тебе сыграть…

— Сыграй уже что-нибудь!..

Илья снова извлек губную гармонику из кармана и, немного подумав, затянул томный блюз. Тамбур вновь наполнился звуками далеких стран и забытых времен, протяжными нотами, напоминающими вздохи усталых людей, визгом верхнего регистра, похожим на крик раненых птиц, отчаянным вибрато, которое Илья делал при помощи ладоней, сомкнувшихся на поверхности гармоники. Сливаясь со стуком колес идущего поезда, эта мелодия становилась гимном бесконечному путешествию, путешествию сквозь ночь, сквозь эту малокровную весну.

— Здорово, — выдохнул я, когда он закончил.

— Блюз — это состояние души.

— Согласен.

Около четырех утра мы проскочили Бологое и понеслись в сторону Твери. За окном в темноте мелькали спящие поселки, черные русла рек, оспины озер. Остались позади Вышний Волочек и Лихославль.

Илья продолжал играть, лишь изредка мы перекидывались немногими фразами. Пару раз в тамбур выходила проводница и, видя нас, укоризненно качала головой:

— Шли бы лучше спать.

Но спать не хотелось. Хотелось нестись через ночь навстречу неизвестности и слушать блюз, утопающий своими низкими нотами в перестуке колес и свисте рассекаемого летящим поездом воздуха.

Это жизнь за пределами круга. Жизнь за пределами оболочки привычных понятий. Жизнь вне событийного цикла обыденности. Стоило хватать ее беззаботные фрагменты, пока они не ускользнули от нас навсегда.

— Хорошо, что повстречал тебя в этом поезде, — признался я Илье, когда он наконец прекратил играть, — а то скучно было бы ехать.

— Не то слово. Мне тоже скучно было… Помнишь того типа, с которым я тут стоял, когда ты курить вышел в первый раз?..

— Ну.

— Пытался с ним говорить, не получилось. Скучнейший человек. Такие на каждом углу, неинтересно.

— Понятно.

— Давай номерами телефонов махнемся, в Питере потом пересечемся?

— Давай.

Мы