Ответим новым серебряным веком на столыпинскую реакцию, на столыпинские вагоны и галстуки. Но где же эти таланты?

В дальней перспективе в желудке России начнется новая война двух изводов: имперского и европейского. Но надеяться на то, что народ когда-либо заразится европейским духом, крайне сложно. Надо будет дождаться нового Петра Первого с его принудительными проевропейскими реформами. Его пока что не видать.

24 февраля

О. объявила мне, что она сбежит (у нее подписка о невыезде).

— Боже, как мне надоела Россия!

Она сорвала с шеи длинный красный шарф, бросила на кресло, и попугай-жако Шива озабоченно крикнул ей:

— Там холодно?

— Да, Шивочка, — румяная, красивая, она обернулась к большой клетке. — Очень холодно. Мороз крепчает. Скажи, Никита!

— Привет, Никита!

— Мы собрались свалить, — объявил Никита Член.

— У него есть латышское гражданство. Уедем в Ригу. Дальше — в Америку. А тебе что, не надоела Россия?

— У меня с ней особые отношения.

— Она тебя приспит, как свинья, и даже не заметит.

— Ну так вали в свою Ригу! — сказал я равнодушно.

— Россия загрызла своими проблемами. У нее то одно болит, то другое. То она страдает комплексом неполноценности, то — величия. То она жалуется, что ее обижают, то она кого хочешь обидит.

— Интересная страна, — заметил я.

— Для вас, писателей, да, но для простого человека…

— Это ты, простой человек?

О. достала из холодильника запотевшую бутылку водки. Налила в граненую рюмку:

— За отъезд!

— О! — сказал я. — Америка…

— Что Америка?

— Пластмассовая страна.

— Сам ты пластмассовый!

— России нет, — выкрикнул Никита. — Россия — мертвая страна. Она умерла. Это гниющий труп, по которому, как муравьи, бегает перепуганное и пьяное население. Самые разумные соскакивают с трупа.

— Я где-то читал, — спокойно сказал я, — что Пастернак сказал кому-то из близких, кто хотел эмигрировать: «Напрасно едете. Здесь все несчастья мира можно списать на режим, а там лицом к лицу оказываешься с мерзостью человеческой природы».

— Да, знаю, — сказала О. — Но ты противоречишь сам себе. Тут душа, как ты всегда говоришь, голая, а оказывается она завернута в мерзости режима… А там она ни во что не завернута. Вот и изучай ее сколько хочешь!

— Нет, — сказал я. — Там она прикрыта комфортной жизнью, а здесь режим сорвал с нее все покровы.

— Россия пережила всё, — раскраснелся Никита, — Революцию, Сталина, Брежнева, перестройку. Ельцина пьяного… Но Великий Гопник ее добил… Интеллигенция кончилась, народ превратился в жителей… И вы тоже кончились, меньшевик! — смело указал он на меня.

49. Василиск. Ночь перед войной

Мы даже не ожидали, что так красиво проведем вечер. Я сказал, чтобы они взяли такси и приехали в деревню Аносино и стояли напротив женского монастыря с яркими, красно-белыми стенами индийских ашрамов. Но таксист непонятно зачем высадил их в соседней деревне Падиково, неподалеку от кладбища, которое так быстро заселялось новыми жильцами, что я просто диву давался. Наконец, я увидел их возле магазина «Цветы-24». Одна в белом пальто, другая — в черном. Одна с лицом медового цвета, другая — бледная, но с дорогим профессиональным фотоаппаратом, который вылезал у нее из сумки. Я погрузил их, шикарных телок, в свою большую машину, и хозяин магазина «Цветы-24», куривший на улице, посмотрел на меня с нескрываемой завистью.

— Он думает, что мы — проститутки! — захохотали 30-летние телки.

Хохот стоял в машине до самой дачи. Когда мы стали выгружаться, они спросили, а где семья, и я сказал, что семья в Москве. Они удивились, потому что думали иначе. Веселье вышло спонтанным, непредсказуемым. Мы еще по дороге ко мне закупили вина, но так, в разумных пределах: каждому по бутылке. Смешно сказать: мы встретились для того, чтобы помочь нашей литовской подруге с медовым лицом остаться работать в России режиссером, и первые полтора часа мы пили вино и говорили о проблемах вида на жительство и прочей ахинее. Литовка написала о своих страданиях обрести желанный статус на самый верх, чем перепугала всех, кроме самого верха. И она бойко, с легким акцентом, рассказывала о том, как ее в ментовских кругах посчитали не то провокатором, не то невинной жертвой литовского воспитания чувств. В конце концов бюрократы поняли, что самый верх ею не заинтересовался и бросили на произвол судьбы.

Мы выпивали и наливали, красное испанское вино хорошо шло под веселый разговор о бюрократах, и скоро пришлось вызвать такси, чтобы пополнить запасы испанского красного солнца. Поехала литовка, мы с татарской девушкой (вторая была чудесная татарка), принялись обсуждать ее выставку фотографий, она набирала коммерческий вес, ее работы уже покупали в Америке. Обе мои гостьи были неразлучными подружками — творческой группой на перспективу.

Второй раз за бутылками поехала уже татарка, и мы все уже были красно-розовыми от вина и радости жизни. Их тела после криков, шума и хохота уже сами собой захотели выбраться из плена одежды, и это случилось настолько естественно, что было даже непонятно, когда они были одеты, а когда — нет. Наша черненькая подруга вынула свой фотоаппарат и стала баловаться им, а медовая литовка почти без всяких уговоров сняла свои на редкость элегантные розовые трусики. Хотя ничто не предвещало могучего дыхания разврата. Но, как это водится у взрослых интеллигентных девушек, выпитое вино сначала взбудоражило откровенные разговоры — они, хотя и близкие подружки, так близко не оказывались на одной кровати. Подружки любовались друг другом — вы знаете, это выглядело круто. Мы и дальше углублялись в азартные игры, а весь пол кухни был в пустых бутылках. Время от времени вспыхивал посторонний девичьим красотам разговор о Василиске. Они хотели знать мое мнение.

Я сказал голым подружкам, что Василиск еще не родился, но что скорее всего родится и это будет ужасно. Я не предсказатель, но есть интуиция. Правда, теоретическая отдаленность даже близкого факта рождения делала этот вроде бы актуальный разговор все время ускользающим от смысла. Смысл был в медовых и бледных оттенках. Кстати, что значит — Василиск?

Он имел возможность заглянуть в наши края в разном виде. Но мне он казался скорее не просто обыкновенной ехидной, хотя в нем — сужу по глазам — могло быть что-то от ехидны, не подколодной змеей, а, вы знаете, скорее таким диковинным петухом, небольшого росточка, но с крыльями дракона и змеиным все ж таки хвостом. Я говорил девчонкам, что