— До поры до времени, пока я не выведу их на чистую воду, пока не разберусь, как они это устраивают! — воскликнул высокий. — Да я б его не только из района, из области вытурил, негодяя этакого! Так что, уехал ваш приятель?

— Еще вчера утром.

— Скажите ему, когда встретите, чтоб не забыл заодно и бананами брюхо набить — чтоб ему пусто было! А я вот не знаю, куда бросить тракторы в первую очередь, как распределить те несколько штук, что имеются у нас и еще не вышли из строя… А что, на Крепость[28]-то навели уже глянец? Да за эти деньги десять тысяч тракторов можно было б купить, голову даю на отсечение! Но зато!.. Зато у нас будет голубой зал, да лиловый зал, да фойе в клеточку, и купол будет, — чтоб туда черт угодил! — и ватерклозет будет зелененький… А я вчера измотался вконец, пока две тысячи форинтов в банке выхлопотал — и это на тридцать человек, которые вот уж три месяца ни одного филлера не видели, — а все потому, что только они и работали, остальные загорали себе преспокойненько… Вот тебе и новая линия, вот тебе и либерализм!

Лысый полоснул меня взглядом.

— Нет, не будет здесь порядка, пока мы не выхватим одного-двух из этого муравейника, и на рассвете… да к стенке!

— Верные слова! Уж я в двадцать четыре часа навел бы здесь порядок!

— Ты сперва в моторе наведи порядок, а потом берись за все остальное! Ну, а вы что на все это скажете? — устремил он взгляд на меня.

— Видели вы у Йошки в госхозе новый навозоразбрасыватель?

— Что, уже прибыл?

— Прибыл. Старый Анти Балог только что сказал мне, что Йошка перебросил его к Ганьо…

— Кто вам сказал? — уставился на меня высокий.

— Антал Балог.

— С хутора?

— Тот самый…

— Вы что, у него были?

— Был.

— Поздравляю! И, конечно, наговорились всласть?

— Поговорили. Мало-помалу со всеми ведь перезнакомишься.

— Да, да! — метнув в меня острый взгляд, отозвался высокий. — Да. Птицу, говорят, узнают по полету, а человека — по друзьям его. Так-то.

Он поднялся и тряпкой стал вытирать руки.

— Скажите по совести… и вам не претит вступать в разговоры с подобным типом?

Лысый засмеялся:

— А у графа вы были уже?

— Завтра пойду…

— Ну-ну, расскажите потом, о чем беседовали. Как-нибудь и мне надо бы заглянуть к нему. Лет пятнадцать, по крайней мере, графьев не видал. А что, наведаемся к нему как-нибудь, товарищ Бохати?

— Нет! — отрезал высокий. — Я-то наведался бы, но так, что не дай бог ему дожить до этого!

Продолжая вытирать руки, он повернулся теперь к нам, и в ярких лучах солнца стало отчетливо видно его лицо: темные круги под глазами, горько сжатые губы, — изможденное, усталое лицо.

— Я вам еще вот что хочу сказать, к давешнему нашему разговору… — Он подошел к нам, держа в руках промасленную тряпку. — Если меня снимут с этой вот должности, какую я сейчас занимаю, — проговорил он, покосившись на лысого, и повторил еще раз: — Если меня возьмут и снимут с этой должности и на мое место придет другой, который через какое-то время добьется лучших результатов, чем я, и скажет: «Смотрите, я сделал больше!» — то этот товарищ будет, очевидно, прав. Но — и это я хотел бы подчеркнуть! — в его успехах обязательно скажутся и мои пятнадцать лет. Такие, какими они были. Со всем тем, что в них было! И уж не знаю, чего бы добился без этих пятнадцати лет такой вот расчудесный товарищ, будь он во сто раз распрекраснее и расчудеснее меня! Вот она, правда-то! А потом — неизвестно еще, чем он нас поразит, этот чудо-товарищ! Мир во всем мире, а? Мир и полный покой — так что все глохнет от такого превеликого покоя?! Превеликий покой и мир всем городам и весям… Так, что у человека кулаки сжимаются!

— Говорю же я, — заметил лысый, — что продохнуть нельзя от этого проклятущего, этого беспринципного либерализма. И вообще: как смеют люди успокаиваться? Клянусь богом, пролетарская диктатура сейчас на краю гибели…

Высокий сложил свои инструменты и надел пиджак.

— А графу передайте… мол, целую ему ручки — ведь это самое малое, что причитается нынче каждому нашему соотечественнику… стороннику, так сказать, мирного сосуществования…

Он включил мотор и надел защитные очки.

— А если снова повстречаетесь с вашим дружком, с Анти Балогом, передайте ему, что я растроган и счастлив и премного ему благодарен за то, что он если и не с нами, то хотя бы не против нас… Уж и не знаю, как благодарить его от имени пролетариата! Во всяком случае, пусть подаст всенародному государству нашему прошение о награде!

— Поезжайте как-нибудь в кооператив имени Дожи, — бросил его спутник, устраиваясь на заднем сиденье, — да познакомьтесь там с новым агрономом. Любопытно будет узнать ваше мнение.

Уже нажав на педаль, высокий обернулся ко мне:

— Задам я вам одну загадку: произведение хвалим, а творца его позорим. Что это такое?

— Не забудьте о «Доже»! — крикнул лысый. — А Йошке привет от меня передайте, да скажите, что желаю ему заполучить хорошего механика, а по воскресеньям, чтоб карта шла вся козырная!..

Шоссе здесь делает большую петлю, огибая болото, но если идти по тропинке, то расстояние до деревни сокращается вдвое. Я перепрыгнул через кювет и, держа путь на церковную башню, зашагал по жнивью, а потом — вдоль участков учителей, на которых росла чахлая, плохо ухоженная кукуруза.

3

9 часов.

— Пожалуйста, пачку «Кошута» и коробку спичек!

У корчмаря рот расплылся до ушей.

— Сию минуточку… Где изволили побывать?

— Если можно, выберите пачку посвежее, помягче!

— Самую что ни на есть мягкую, а как же… Здесь только что товарищ Сабо был, из района. У него машина сломалась, так что он с товарищем Бохати на мотоцикле приехал. А вы, простите, не видели их?

— Разговаривал даже…

Корчмарь со значительным видом перегнулся через стойку, устремив мне в лицо крохотные юркие глазки.

— Оч-чень скверно выглядит этот товарищ Бохати, — проговорил он, понизив голос. — Может, болезнь у него какая? Я все глядел на него, пока они здесь сидели, и с тех пор прямо места себе не нахожу…

Он смотрел на меня выжидающе, слегка выпятив губы.

— Да, вид у него и в самом деле неважный, — сказал я. — Сдача найдется?

— Ну еще бы, еще бы! Простите, вы и спички спрашивали?

Корчмарь снял с полки