— А как же, непременно навещает! Но, знаете… на Йошку и не глядит, где бы с ним ни повстречалась. С неделю назад был он у меня — поля осматривал, ну и завернул по пути. А тут и жена моя в калитку — она с серпом за травой ходила для поросенка, — входит, и прямо в дом. Йошка здоровается с ней, а она, Бёже моя, идет мимо и на Йошку даже глаз не подняла. Йошка ей говорит: «Не примирилась еще, Бёже?» Какое там! Прошла, словно и не слышала. «Вот ведь как, — говорит мне Йошка, — в деревне у нас две таких, что видеть меня не могут: твоя жена да сестра Варги. Что та, что другая — лютым зверем смотрят!»

Хозяин умолк на минуту и снова наполнил рюмки.

— И, знаете, я иной раз крепко задумываюсь над этим. Ведь вот, двое смотрят на Йошку зверем — моя жена да сестра Варги. Но друг дружку они тоже на дух не принимают! Значит, как с Йошкой, так и между собой. А ведь под одной крышей росли — и моя Бёже, и Юли Варга. В одной халупе жили, в батрацком бараке, там родились, там и выросли. И вот на тебе! Да и мы тоже — Йошка, я, Варга и тот, кого Варга убил, Беньямин Кочиш, — все мы батрачили вместе, из одного котла ели, в одном имении, у одних хозяев работали, одну беду бедовали! Одна была у нас судьба. И что же с нами сталось! Вот этой рукой своей я уже не могу работать, как прежде, — и за это Йошку благодарить должен! А Бени, Беньямина Кочиша, Варга застрелил, тот самый Варга, с которым они батрачили бок о бок и хлеб и горе пополам делили, с малых лет такие дружки были, водой не разольешь, — а вот как пошли друг против друга!.. Варгу Йошка выгнал отсюда, из родной деревни… А сын мой сюда за Йошкиной смертью приезжал, днем и ночью выслеживал его — того самого Йошку, который его, мальца, еще в пеленках всюду с собой таскал, который, может, и говорить-то его выучил, потому что малец едва только ходить начал, за Йошкой по пятам всегда бегал, ни на шаг не отставал… И что же это делается такое на свете? Что ж это делается, скажите?!

— Ваше здоровье!

— Будьте здоровы! — поднял и он свой стакан. — Что ж это творится? Или сын мой не прав? Так ведь нет же, прав он, знаю. У меня слезы на глаза навернулись, когда машины ихние вырулили со двора и он уехал, чтоб нам никогда больше не свидеться. Да если б я задумал собрать сейчас всю правду да вам ее поднести, пришлось бы мне ноги до колен стоптать, столько ее, правды этой, повсюду.

Он вынул кисет и свернул цигарку.

— А вы, значит, с Йошкой поедете? — спросил он, закурив и выпустив клуб дыма.

— Да. Поедемте с нами, новую машину посмотрите.

— Я уж видел ее, вчера она еще в Бабошике была, да Йошка перебросил ее на ферму к Ганьо, потому что бабошикский холм оказался ей не под силу. А к графу когда собираетесь?

— Завтра.

— Там тоже есть на что посмотреть, поинтересней машины будет…

— Это верно… — Я встал. — Спасибо за яичницу. Жене передайте…

Он тоже поднялся и повел меня за дом, к тропинке, что вела на проселок. Белый пес трусил за нами. Он дошел до канавы на задворках, но там остановился, как и положено порядочному псу: от своего двора ни шагу!

2

8 часов.

Эта ферма госхоза находилась довольно далеко от шоссе. Сперва я шел садами, потом по холму, через виноградники, и, наконец, по большому, хольдов в тридцать, кукурузному полю, удобренному химикатами. Я весь вспотел, пока пересек его, но зато сразу же за ним было шоссе.

Недалеко от того места, где я выбрался на шоссе, под сенью большой шелковицы стоял мотоцикл. Возле него видны были двое. Тот, что повыше, был в одной рубашке, пиджак он бросил на руль; рукава у него были закатаны по локти, руки выпачканы в масле, шапка сдвинута на затылок. Другой стоял с ним рядом и дымил сигаретой; был он пониже ростом, с большой лысиной ото лба и уже довольно солидным брюшком.

Он первым протянул мне руку:

— Я вот как раз толкую ему, что беда не в карбюраторе: мотор заглох из-за этого проклятущего, этого беспринципного пролетарского либерализма! Скажите откровенно: могло ли произойти такое, ну, скажем, несколько лет назад?

Высокий присел перед мотором на корточки, локтями подтянул повыше штаны на коленях; здороваясь, подал мне лишь запястье и, даже не взглянув, бросил:

— А дружок ваш уже отбыл в нашу неоновую столицу уплетать финики?

Его спутник вытащил носовой платок и вытер затылок.

— Не будь этого пролетарского либерализма а ля Кадар, мы бы уже далеко уехали! Не говоря о том, что никогда в героическую пору нашей диктатуры машина партийного комитета не осмелилась бы вот так взять да испортиться.

— Вы откуда сейчас? — спросил я.

— Из «Красного рассвета», — ответил высокий. — Да только темнее там, чем самой темной ночью. Вы уже были у них?

— Был.

— Знаете их председателя?

— Знаю.

— Он бы всем нам глотки перерезал, если бы мог сделать это безнаказанно или хотя бы надеялся, что не сообразят, чьих рук это дело.

— Это еще что!.. — сказал второй, угощая меня сигаретой. — Это еще что!.. Дома у него девять центнеров динамита припрятано, чтоб в подходящий момент взорвать к чертям Народную республику. От Кеннеди в конвертике получил ко дню рождения. Вот они, плоды либерализма!

Высокий даже внимания не обратил на эту реплику.

— Он же люто ненавидит коммунистов, и кооператив ему нужен как горб на спине, — проговорил он, вынимая из холщовой сумки инструменты.

— А деревня выбирает его председателем, — выдохнул вместе с дымом его спутник. — Впрочем, он действительно знает толк в сельском хозяйстве и делает все, чтобы поднять кооператив.

— Врет он на каждом шагу! В правлении у него все родственники: этот — председатель одной комиссии, тот — другой, и он еще имел нахальство ко мне обратиться, чтоб дочку его отправили на курсы, хотел, чтоб она там у них бухгалтером была! Да я сквозь землю провалиться готов оттого только, что с ним в разговор вступаю. «Това-рищ председатель…» И как только земля меня носит после этого!

— До чего ж докатилась пролетарская диктатура! — вздохнул лысый. — А между тем это единственный кооператив в районе, за которым