— Спасибо, я ведь не курю, — проговорил старый доктор рассеянно. Он на одну лишь секунду оторвал глаза от доски и тут же, чтобы подстраховать слона, продвинул крайнюю пешку.

— А ты вообще курил когда-нибудь сигары? — спросил аптекарь.

— Нет. Как будто нет.

— Ну, а пьяным был?

— Однажды. Но уж тогда крепко пьян был.

— А на скачках бывал?

— Нет. Еще не бывал.

— Что значит еще? Собираешься побывать?

Старый доктор следил за доской и лишь головой мотнул, показывая, что побывать на скачках уже не хочет.

«Любопытно было бы, — подумал он, укрепив заодно позицию ладьи, — если б человек заранее знал: вот этого уже не будет, никогда в жизни не будет, а это сейчас происходит в последний раз. В самый последний раз».

— А море ты видел?

Старый доктор опять покачал головой и посмотрел на Пишколти испытующе. Но старый аптекарь, конечно, и не подозревал о предложении Лебовича и спросил о море совершенно случайно.

Пишколти готовился атаковать конем.

— Скажи мне, Дежи, откровенно, что же все-таки было в твоей жизни. Про то, что у тебя были женщины, и женщины необыкновенные, можешь не говорить.

Аптекарша, склонившись над полученным сегодня от докторши иллюстрированным журналом, напряженно слушала их беседу.

— Не было у меня необыкновенных женщин, — сказал старый доктор. — Хотя… в те годы каждая женщина — необыкновенная.

— Но-но! Я ведь помню одну, блондиночку… ты пользовал ее некоторое время.

— Ты об Андялке? — улыбнулся старый доктор.

Но рассказывать о неожиданной встрече в городе не стал. Нехорошо получилось бы — ведь он и жене не рассказал ничего.

— Во всяком случае, скучать мне не приходилось, — добавил он, отводя ферзя в безопасное место. С тех пор как они знают друг друга, аптекарь вечно жаловался ему на скуку.

Они разменяли фигуры, Пишколти отбил атаку пешек. Ничья.

— На этот раз ты выплыл, — сказал Пишколти, хотя в конце концов именно он оказался в трудном положении. И торопливо, дрожащими пальцами расставляя фигуры, по своему обыкновению, болтал: — Говорят, Дежи, это ты выставил отсюда Борбата…

Старый доктор потер пальцами виски, улыбнулся, но промолчал.

— Разговоры-то идут, а знаешь ведь, нет дыма без огня… — Старый аптекарь, многозначительно кивая, бережно повернул доску.

— Что уж с них взять, деревня… не обращайте внимания, Дежи! — проговорила его жена, не поднимая глаз от журнала.

Только сейчас старый доктор понял, что это не шутка. Вокруг губ у него залегли горькие складки.

Все внимание он сосредоточил на шахматной доске; ему неприятно было бы думать сейчас о чем-нибудь другом.

— Ничего не поделаешь, Дежё, приходится уступать свое место, таков порядок в этом мире, — расфилософствовался Пишколти. — Люди тянутся к молодым, присмотрись хоть к женщинам, я-то давно уж это подметил…

Старый доктор, не отвечая, сделал ход, на королевском крыле позиция развивалась недурно. Потом спросил:

— А что Йоли?..

Аптекарша уже ждала этого вопроса и торопливо начала рассказывать новости: Йоли обзавелась кавалером, вот и сегодня дотемна собирала где-то ландыши, да неизвестно, было ли кому фонариком светить. На лбу у нее показалась испарина, пухлое лицо, белая шея раскраснелись; ее явно волновала возможность посплетничать о маленькой учительнице, у которой появился кто-то. Аптекарше перевалило за пятьдесят, однако женщина она была здоровая и во всех смыслах слишком молодая для Пишколти.

— У меня есть подозрение, Дежи, мое личное, так сказать, наблюдение… — добавила она тут же шепотом, но передумала. — Пока ничего не скажу, а там увидим. Одно точно — ландыш этот на двух ногах ходит!..

Сплетня взволновала старого доктора; он угадал, что аптекарша намекает на молодого Марковича. Непременно нужно будет поговорить с Йоли. Хотя бы и наедине. Если сегодня ничего не выйдет, то завтра надо будет просто заглянуть к ней в школу.

В прихожей отворилась дверь, вошла Маришка. Больной, у которого подозревают тиф, чувствует себя очень худо, господина доктора просят прийти помочь чем-нибудь.

Старому доктору жалко было бросать неоконченную партию: наступление на королевском фланге разворачивалось прекрасно. Он окинул последним взглядом расположение фигур и сказал:

— Завтра продолжим. Мой ход.

Окно было темное — окно в комнатке Йоли.

Маленькая учительница слышала, как старый доктор прощался, но все внешние звуки пропадали для нее, она вслушивалась сейчас только в себя. Сбросив одеяло, она лежала в темноте на постели, укачиваемая гулкими смятенными ощущениями. Молодое тело напружинилось, пронзенное воспоминанием о мужской руке, блуждающей по нему, — оно напружинилось, оно горело — и Йоли была сейчас совершенно и бесконечно счастлива.

Потом вдруг в мыслях ее пронесся образ удаляющегося старика, и, непонятно почему, душой ее овладел незнакомый и странный страх: долго ли будет так, как сейчас, и что будет потом?

Суббота.

Чуть не в полночь возвратился вчера с ночного вызова старый доктор. Тяжелый случай растревожил его, измотал; он принял ноксирон, сразу две таблетки, и лег.

— Господин доктор ведь не из соцстраха? Это молодой доктор был, верно, из соцстраха? — спросила хозяйка, мать больного, когда он мыл после осмотра руки на кухне.

Ему неприятен был этот вопрос. Последнее время почему-то многое было ему неприятно.

«Ну, а утром почему я не устал? — думал он, уже лежа в постели. — Ведь совершенно не устал, совершенно».

В голове что-то напряглось — так бывало и прежде, — потом в области затылка пробежали мурашки, и старый доктор заснул.

Проснулся от возбужденных голосов. Было темно.

Приглушенный голос — очевидно, Маришки — спорил с кем-то на террасе. Гудел ветер, и ничего нельзя было разобрать.

Он включил ночник. Четверть третьего.

Жена уже сидела в постели.

— Вот видишь, Дежё, — сказала она с укором. — Да если и назначат сюда кого-нибудь, все равно все останется по-прежнему. Не найдут дома нового врача — куда ж и бежать, как не к тебе!

Голова у жены была обвязана полотенцем. С тех пор как здесь побывала Ади, докторша стала иначе укладывать волосы на ночь. Комната благоухала запахом нового крема.

Маришка услышала, вероятно, что в спальне проснулись, постучала и приоткрыла дверь. Снаружи, с террасы, донесся мужской голос:

— …а несчастная эта женщина — что же, пусть так и мучается? Да чем же она виновата…

Маришка сказала с порога:

— Господин доктор, я ему твержу, что господин доктор болен и спать ему не дали ни минуточки, а только ничего на него не действует, все понапрасну… — У Маришки было строгое выражение лица и подобающий случаю тон. — Это от Морэ пришли, с эчерского хутора…

Старый доктор встал, набросил на себя купальный халат и вышел в прихожую. Коротко расспросил о больной,