Рано утром животновод кооператива выехал на своем новеньком мотоцикле на эчерскую ферму, но налетел по дороге на груду гравия, перевернулся и сломал себе руку. Животноводу было лет пятьдесят с лишком, мотоцикл он купил недавно, весною, и еще не очень уверенно владел им. Как потом выяснилось, он сел на мотоцикл, не умея ездить даже на велосипеде. В амбулаторию его привезли на кооперативном грузовике. Кроме перелома, у пострадавшего было еще несколько тяжелых ушибов.

Других достойных упоминания случаев в это утро больше не произошло. Больные на приеме были все знакомые, с давно знакомыми болезнями и привычными жалобами. У одного из лежачих больных старый доктор заподозрил тиф и велел принять все необходимые предохранительные меры, пообещав наведаться завтра.

Больная старуха — та, что когда-то так нетерпеливо ждала смерти собственной своей матери, — агонизировала; было ясно, что она доживает последние дни — впрочем, очень мучительные дни. Дочь ее, уже и сама пожилая женщина, проводила старого доктора до калитки и, заливаясь слезами, все повторяла: «Ох, господи, господи, да какие же испытания он ей посылает, бедной… с самой ведь среды бредит, бедняжка, бабушку покойную поминает…»

Старый доктор предполагал заранее, что насыщенное трудами утро должно утомить его. Однако он не устал, даже не вспомнил об усталости и только позднее, за обедом, вдруг удивился: дневная норма позади, а он чувствует себя по-прежнему свежим и бодрым. Хорошее душевное и физическое состояние он отнес за счет правильного распорядка дня, однако тут же вынужден был признать, что его умозаключение несколько хромает — ведь новый распорядок дня, установленный сегодня утром, пока ничем не отличался от старого.

Когда он ушел к себе, собираясь прилечь — обязательным пунктом нового распорядка был послеобеденный отдых, — вошла жена и шепотом спросила:

— Ты говорил что-нибудь Маришке?

— Ничего особенного, — пожал плечами старый доктор, но в глазах его появилось смятение, с каким смотрит ребенок, уличенный в дурном поступке.

— Все-таки что-то ты сказал ей! — В тоне докторши звучало явное подозрение.

Она уже не сомневалась, что домоправительница получила вполне определенные и удовлетворившие ее разъяснения.

Старый доктор снял очки, положил их на курительный столик и стал развязывать шнурки на ботинках.

— Ну, видишь ли, вчера вечером… Я видел, какая она вся поникшая… в конечном счете, у нее нет для этого ни малейшей причины.

— О, я уж не знаю, что она только воображает себе! — раздраженно воскликнула докторша, позабыв, что надо говорить шепотом. — Да найдется ли во всей округе другая прислуга, которая получала бы столько, сколько она?! Вон у нотариуса девушка и сейчас на триста форинтов меньше получает… А подарки, а все остальное!..

— Нотариусова девушка и в ряд не идет с Маришкой. А ты не только что за триста, и за шестьсот форинтов не сменяешь Маришку на ту девчонку.

Такая защита интересов Маришки окончательно вывела докторшу из себя, пухлое лицо ее пошло красными пятнами. Она взяла сигарету, хотя курила редко — разве что в компании или вот так, рассердившись.

— Только того и не хватало, чтобы ты ее поддерживал, — воскликнула она. — Впрочем, у меня нет решительно никаких возражений против Маришки, и она очень ошибается, если считает, будто я что-нибудь такое… про нее… Слышала она от меня когда-нибудь дурное слово?.. Но мы, к сожалению, не сможем вести такое хозяйство — на одну только пенсию, без клиентуры. Хорошо еще, если приходящую сможем нанять.

Старый доктор не ложился. Он выжидательно сидел на краю дивана и упорно рассматривал лежавшие на столике очки, избегая взгляда жены.

— Мы ведь пока что не в Пеште, — произнес он нехотя.

Жена тоже опустилась на стул, приготовясь к долгому разговору.

— Дежё, скажи мне откровенно, — беспокойно заговорила она. — Сколько времени ты намерен здесь оставаться?

— Это не от меня зависит.

— А от кого же?

— Не от меня. И потом, ведь нет точного срока…

— То есть, как нет срока?

— Я не знаю, когда они пришлют…

— Еще вчера ты знал это. Говорил, неделя-другая! — Она продолжала расспрашивать, подозревая уже, но все еще не угадывая истину. — Я очень прошу тебя, Дежё, будь со мной совершенно откровенен. Каковы намерения в области?

— Это несущественно.

— Неважно, существенно или нет. Каковы их намерения?

Старый доктор задумчиво смотрел в окно. В саду под окном расцветала белая сирень.

— Послушай, Эмми, — начал он, видимо затрудняясь, — я знаю, что ты мечтаешь выбраться отсюда… В какой-то степени это и понятно… в твоем положении, так сказать… И все же я прошу: потерпи немного.

— Но, ради бога, Дежё, до каких пор? До каких же пор ты хочешь еще…

Она совсем расстроилась, то и дело сморкаясь и всхлипывая, тоже стала смотреть в окно. На лице ее застыла упрямая и жалобная гримаса.

— Боюсь, что недолго. Насколько могу судить, недолго уже… А после — после у тебя еще будет время… не пойми меня неправильно, мы же не дети, так поговорим начистоту… тогда уж, после, тебе не нужно будет ни к кому приноравливаться. Возможно, с моей стороны это лишь гадкий эгоизм, но я все же хотел бы, чтобы ты некоторое время еще приноравливалась ко мне, считалась со мной, что ли… И давай снимем с повестки дня тему о переезде. Сейчас я не могу этим заниматься.

Потрясенная докторша не могла сперва вымолвить ни слова. Потом хлынули слезы.

— Значит, ты думаешь… что я, — прерывающимся от слез голосом заговорила она, — думаешь, что я для себя… Да ведь именно тебе нужно… нужен покой… хоть немного…

— Ну, хорошо, хорошо, нужен, конечно… и оставим это, если так, — проговорил старый доктор с явным раздражением. Подтянув клетчатое одеяло, он расправил его и лег. — Для меня будет лучше всего, покойнее всего, если мы навсегда оставим эту тему. А сейчас тем более, очень прошу тебя, оставим это, я устал.

Его и правда сильно вымотал этот разговор, больше, чем проведенное с больными утро.

Старая докторша вся в слезах ушла в другую комнату и заперлась там.

Родители воспитали ее в религиозном духе, и она навсегда сохранила веру в Ягве, хотя давно и окончательно отказалась уже от соблюдения обрядов, даже тех немногих, какие требовались неологами.

Старая докторша искала утешения в вере больше в те дни, когда случались нелады с мужем. Все тяготы