— Я был порядочным человеком, — произнес я. — Ты слышишь, порядочным. Я мог смотреть людям в глаза. А вы даже не получаете от этого удовольствия. Зачем вы пришли? Ради чего живете? В чем ваша цель?

— Эх, если бы я знал… — ответил он небрежно.

Глава девятнадцатая

Я хотел увидеться с ней, так или иначе покончить со всем, и в доме тетушки я нашел ее в огромном белом зале: она ждала меня. Все заливал свет. В нем она оставалась безо всякой тени, подобная белой статуе в галерее; непостижимая.

— Я пришел, — сказал я.

Планировал сказать: «Потому что мне больше нечего делать во всем мире». Но не сказал, а только смотрел на нее.

— Ты пришел, — повторила она.

Ни капли эмоций — ни в голосе, ни в глазах. Будто я для нее ничто, будто я не человек, а портрет. Что ж, все верно: я — портрет, она — статуя.

— Я все сделал, — сказал я наконец.

— И что тебе нужно?

— Ты знаешь, — ответил я. — Мне нужно получить…

Подходящее слово не шло. Либо «награду», либо «заслуженную плату». И вдруг она посмотрела на меня. Все равно как если бы ко мне обернулась Венера Милосская. Заговорила, как если бы заговорила статуя, как если бы заговорил человеческим языком похоронный колокол, бесстрастно извещая о чьей-то кончине.

— Ты не сделал ничего, — сказала она. — Ничего.

— И все-таки, — ответил я, — это я стою в сердце всего.

— Ничего, — повторила она. — В сердце всего, да; но это сердце машины.

Она говорила с твердым убеждением. Я так и видел огромную машину — безучастную, бездушную, но ее винтики — это тела людей; огромная мельница, что перемалывает века в пыль; огромный винный пресс. Она продолжала свою речь:

— Что до тебя — ты лишь деталька, как и все остальные; тебя поставили на свое место, потому что ты бы повел себя так, как повел. Таков твой характер. Мы унаследуем землю, а вы — ваши дни сочтены… Помнишь тот день, когда я тебя нашла, — первый день?

Я помнил тот день. Среди холмов, под просторным небом, под пение жаворонков. Она объяснила мне природу вещей. Говорила без выражения, многозначительными словами, как говорила теперь. Сейчас, после стольких дней, после того как отдал ей свое прошлое и будущее, я знал о ней не больше.

— Ты помнишь тот день. Я искала нужного человека — и нашла тебя.

— И ты… — начал я. — Ты все это сделала! Задумайся!.. У меня нет ничего — ничего — нигде в мире. Я не могу смотреть людям в глаза, даже Черчиллю. Я больше не смогу к нему пойти. — Я замолчал, ожидая хоть какого-то признака сочувствия. И не увидел ничего. — Я расстался со своим прошлым — и ты говоришь, что у меня нет будущего.

— Никакого, — повторила она. Потом холодно, как лебедь, ныряющий в воду, продолжила: — Что ж, да! Я причинила тебе боль. Ты страдал, и от боли считаешь меня злодейкой, но помни: в каждую эпоху завтрашняя добродетель воспринимается как вчерашнее зло. То, что губит уходящую эпоху, она и зовет злом. Моя добродетель — это достижение цели. Жалость к тебе была бы для меня преступлением. Ты пострадал. И что? Что ты для меня? Явившись среди вас, я уже стала днем сегодняшним; теперь я торжествую, теперь я добродетельна. Я преуспела. Когда я пришла к вам, я пришла в мир… теней, а не людей. Что мне их страсти, их радости, их страхи, их отчаяние, их негодование? Будь у меня уши, моя добродетель требовала бы остаться глухой к их крикам. Иначе и быть не могло. Среди нас был один — я имею в виду твоего друга Фокса. Он пришел в мир, но ему не хватило добродетели, чтобы отстраниться от вас. Он говорил тебе: «Здесь взгляд отчего-то слепнет». Он стал чуточку похож на всех вокруг. Он заразился симпатиями и антипатиями. Он проявил симпатию к тебе… а ты его предал. И он проиграл. Он здесь ослеп. Я не ослепла. Я вижу, как видела раньше. Я существую, как существовала раньше в мире… лишь портретов людей. Люди отчаиваются. Я слышу их стоны… ну, для меня-то это лишь стоны покойников. Для тебя, в гуще событий, все это клубок хитросплетенных интриг, мерзкий до последних мелочей. Но отступи на шаг дальше, встань рядом со мной — и что ты увидишь? Могучий механизм разрушения. Он уничтожил целую ткань, целое общество. Все, это уже сделано. Это устроила я. Мне пришлось держать в уме каждую ниточку, вечно быть начеку.

И теперь я одна. Вчера эта ткань была для тебя всем, казалась прочной. И где она сегодня? Чем она для тебя важнее, чем для меня? Ты видел Добродетель… и Добросовестность… и все прочее, что символизировали те люди. Что ж, сегодня их нет; нет даже самой веры в них. Да кто в них поверит теперь, когда доказано, что их орудия — это люди… вроде де Мерша? И все это сделала я. Для меня это тоже считается добродетелью.

Что ж, вот я и унаследовала землю. Я червь в самом сердце розы. Ты думаешь, я выиграла только руку Гарнарда. Но на самом деле намного больше. Представь это как шахматную доску: Гарнард — последняя оставшаяся фигура. А я — рука, что им движет. Свадьба? Что ж, это союз умов, союз ради единой цели. Но мой ум в нем — главный. Теперь о тебе. Что ж, ты расстался с прошлым… и для тебя нет будущего. Это правда. Тебе некуда пойти, у тебя ничего не осталось, ничего во всем мире. Но что это для меня? Набор фактов: что ты расстался с прошлым и лишился будущего. Тебе нужно было сделать свое дело, а мне — направить тебя. Я выбрала тебя потому, что ты это мог. Только и всего… Я знала тебя, знала твои секреты, твои слабости. Вот моя сила. Я — Неизбежное, будущее, что идет своей дорогой; ты — прошлое, что лежит на обочине. Если бы ради тебя я хоть на шаг